Сергей Владимиров - Бог жесток

Самый нормальный человек, засыпая, раскачивался на табурете передо мной. Я же подумал об Александре Солонкове. Вор, убийца, киднеппер, но я не мог назвать его закоренелым негодяем. Воспитанный (?) спившимся полусумасшедшим отцом в атмосфере насилия и исступленной ненависти к противоположному полу, Александр Солонков был способен на сильную привязанность, сострадание и большую любовь. Не искупают ли эти его качества хотя бы части совершенных им грехов, и если есть мир загробный, возможно ли, что мятущаяся душа обретет в нем покой?

От перепоя Петр Евсеич мог умереть, но я не ощущал угрызений совести, что сам сознательно приближаю его смерть. Я привык сталкиваться с человеческой грязью, выставлять в качестве противоядия от нее деланое равнодушие и цинизм, и отец Александра Солонкова был не тем человеком, который разбудил бы во мне сострадание и жалость, такие естественные чувства. Я пихнул ему в руки бутыль со словами: «Лакайте, поминайте».

— И помяну! — взревел Петр Евсеич. — За тебя, сын! Пусть земля этим… как его… будет!

Самогон забулькал в его глотке.

Швырнув опустевшую бутыль на этот раз не в меня, а в дальний конец комнаты, хозяин опять зарычал:

— Не знаю тебя, чужак, а с кем-то поговорить надо, душу, типа, излить. Ты вот и послухай, авось чего ценного я скажу. Видел я ту самую сволочь, что сына на тот свет отправила. Не веришь, сопляк, а мне виднее. Сам он сюда приезжал на днях, о сыне спрашивал. Здесь, как с тобой, сидели, за жизнь толковали. Напоил он меня сильно, вот и забыл я его харю бандитскую. Помню лишь, представился дружком Сашкиным давнишним, все про него выпытывал. По манерам — урка уркой. На тебя похож чем-то…

До меня стало доходить, что речь действительно идет обо мне. Долгий запой окончательно лишил Петра Евсеича памяти. И пьяный бред в расчет брать было нельзя.

— С чего же вы взяли, что тот самый урка и убил вашего сына? — устало спросил я.

— Головой потому что думаю, а не хером, как мой балбес покойный, — жарко заявил седобородый. Принятая доза встряхнула его, рассеяла недавнюю похмельную сонливость. — Искал он Сашку, и все тут! Небось после отсидки мой сынок опять во что-то ввязался, а этого… вроде тебя… в подельники взял. Провернули они дело на пару, мой тут дружка своего и кинул. Сбежал с добычей. И знаешь, почему я так думаю, и ни ментам не сказал, ни… Объявлялся здесь Сашка незадолго до смерти, еще до того, как урка здесь околачивался. Принял я в тот день здорово, о чем толковали, почти не помню. Кажется, на машине он был, как будто фары неподалеку горели. И шибко взволнован, что ли… Просил ключ от сторожки лесной, мой брат покойный лесником был, застрелился по-пьяни, с тех пор и пустует… Ну я и дал, надо же сына выручать, если менты поганые или кто там еще ловют… Смекнул, схорониться ему там надобно, покуда не утихнет. А убили-то его совсем в другом месте, как эти козлы в погонах рассказывали. Я им про дом промолчал, не видел сына черт знает сколько, еще бы столько не видеть, и все разговоры. А теперь подумываю, не хранил ли там Сашка это… награбленное? Я ж теперь наследник, и много мне не треба, на поллитру хватало б до конца дней…

Рассказ Петра Евсеича меня насторожил. Где правда, а где бред одуревшего от запоев механизатора, я судить не брался. Я гадал, почему он вдруг посвятил в эту историю меня, неужели за откровениями бородача стояло лишь банальное пьяное бахвальство?

— Я тебе объясню, чужак, при чем здесь ты, — словно угадав мои мысли, прогудел хозяин. — Будь я поздоровше, я бы сам до той сторожки добрался, а теперь не могу, ноги сводит, по избе еле ковыляю. Да и баранку не удержу, пальцы отнимаются, скрутило что клешни. Зато дорогу как два пальца знаю. Сам ты не найдешь, объясняй не объясняй. Поедем туда вместе, а если думаешь, как получишь Сашкину добычу, так меня по башке и в землю, не выйдет. Я ружье с собой прихвачу, а на курок нажать сил хватит. Водить могешь?

— Приходилось.

— Ну и лады. Я б на дело Юрика взял, тракториста нашего, да не шибко доверяю ему. Как примет лишнего, так растреплет на всю округу. А вот трактор одолжит. Ты ему того… самогона дай…

Юрик — мужик лет пятидесяти, юркий, смешливый, к нашему приходу основательно нетрезвый, воспринимает просьбу так, будто не он оказывает нам услугу, предоставляя технику, а мы ему, навестив его с запасенным пойлом.

— Знатный первач, — хвалит он, дегустируя принесенный самогон. — Как раз догнаться хотел, а жена, тварь, все попрятала. Трактор берите, только осторожней с ним там… Ах да, солярки в баке нема. Залейте у Михалыча. Он хоть и не пьет, но взять жидкой валютой не откажется — для братьёв, сыновьёв…