Анатолий Степанов - Парад теней

- В Сельце Брянском, - с удовольствием вспомнил Сырцов.

- Ты деревенский?! - удивилась и восхитилась она.

- Сельцо Брянское - это город, - разъяснил он и справедливости ради уточнил: - Городок.

- Так ты пришлый! Лимита. Завоеватель!

- Мамочка, не отвлекайтесь, - выдал свою любимую реплику Сырцов.

Джип свернул в Чистый переулок и в конце его припарковался у забора еще не перешедшего во владение Русской православной церкви храма.

- Чевой-то мы тут встали? Домой хочу!

- Дальше про Радаева Олега Руслановича, - твердо попросил Сырцов.

- Дальше так дальше, - покорилась она. Мех щекотал ей нос, и она неожиданно трижды мелодично чихнула. Заметила: - Значит, чистую правду говорю в Чистом переулке. Так вот, нашему славному Алику лет пять тому назад вдруг надоело громко петь официальным баритоном. Да и навар от такого пения стал нулевой. Пользуясь своими огромными связями во всех без исключения кругах, в том или ином смысле перспективных в финансовом отношении, он решительно приступил к уборке урожая на продюсерской ниве. В отличие от остальных - сугубо индивидуальный имидж отца родного для бедных, сирых и не умеющих в силу собственной застенчивости пробиться собратьев и сосестер по искусству. Обирает же собратьев и сосестер он без всякого стеснения. А они терпят, куда деваться. Захочет - в любой момент повалит.

- Насколько я понимаю, в этой шайке - непримиримая, мягко говоря, конкуренция. Как его впустили к себе ваши очаровательно зубастые гиены?

- На них, я думаю, сильно надавили со всех сторон.

- Понятно. Ну а сам он какой? Дурак, умный?

- Умный и подлый дурак, - малопонятно, но ненавистно охарактеризовала бывшего певца светлых идеалов Анна.

- Еще там кто? - на секунду задумался Сырцов. - Да, Гуткин Борис Матвеевич.

- Память у тебя! - удивилась Анна.

- Как помойная яма. Все там, - охотно объяснил про свою память Сырцов. - Давай, давай про Бориса Матвеевича!

- Из футбольных администраторов. Шустрый, по-настоящему деловой, но темный, как Шервудский лес. Осторожен, потому что самокритично не надеется ни на свой вкус, ни на свою интуицию. Раскручивает только тех, кто уже поимел кое-какой успех. Поэтому из всех наиболее терпим и щедр к своим подопечным. Принцип: лучше со многих понемногу, чем с одного очень много. Его стихия - исключительно организационная работа. И не прогадывает: клиенты прут к нему косяком. Чуть в стороне от всех, позиция: "нас не тронешь, мы не тронем".

- "А затронешь - спуску не дадим?" - припомнил боевую песню тридцатых годов Сырцов.

- Неизвестно, потому что остальных устраивает его статус.

- Но, если надо, может не дать спуску? Как ты считаешь?

- Черт его знает.

- Не чувствую твоего личного отношения к этому гражданину.

- У меня оно еще не сложилось, если честно.

- И давно его знаешь?

- Да лет десять, наверное.

- Уже интересно.

Как часто бывает в последние апрельские дни, ни с того ни с сего стало холодно. Анна поежилась:

- Чаю хочу. Хочу чаю с коньяком. И просто коньяку хочу. Замерзла.

- А еще в мехах.

- Какие это меха! Так, жалкая бабья показуха. Вези меня домой, Жора.

Дом был близко. Три поворота, три коротких переулка, и уже хорошо освещенный и ухоженный подъезд, около которого десяток подростков-переростков, в основном женского пола, зябко перемещаясь по периметру освещенного пространства, терпеливо ждали прибытия своего кумира.

Не открывая дверцы, Анна спросила:

- Зайдешь?

- Спасибо, но шибко тороплюсь.

- По нашим делам?

- Спать. Притомился слегка.

- Ну а когда же начнешь работать?

- Я уже начал, хлопотливая ты моя!

* * *

- Виталий, - томно напомнил своему напарнику о его прямых обязанностях Андрей Альбертович. Пригорюнясь, он сидел на дряхлой табуретке у стены кирпичной кладки, от которой несло холодом. Ослепительно яркая под белым жестяным рефлектором лампа жестко освещала бетонный пол, на котором сидел или, скорее, полулежал, опершись о правый локоть, волосатый молодой человек в подчеркнуто хипповой меховой безрукавке и демонстративно трепанной джинсе. Напарник Андрея Альбертовича стоял над ним и разглядывал его уже сильно "обработанное" лицо. Левой ладонью волосатый прикрывался то ли от света, то ли от побоев. Андрей Альбертович, передернув широкими плечами от всепроникающего сырого холода, напомнил вторично:

- Виталий.

Виталий ухватил парня за волосы и заставил встать, слегка оттянул за волосы его голову назад - в глаза глянуть захотел. Увидел в них страх, но и неок ончательную покорность, и левой, незанятой рукой (плотно сжатой толстой и широкой ладонью), со всего размаха ударил волосатого в печень и, отпустив волосы, брезгливо вытер правую руку о хипповую безрукавку. Выбрав момент, когда у волосатого в голове несколько прояснилось, но боль еще жила в его теле, Андрей Альбертович сказал: