Александр Аде - Год сыча

– Не похвасталась она… так, между прочим… новым возлюбленным? Как обычно бывает между женщинами.

– Постойте… Было такое. Я поинтересовалась: нет ли у нее перемен в личной жизни? Лета засмеялась и ответила, что имеется некий очаровательный кавалер. Француз.

– Час от часу не легче. Где же она его подцепила?

– За что купила, за то продаю. Других сведений не имею.

Умненькие глаза Клары щурятся за толстыми стеклами очков, кривовато сидящих на картошечке-носике. Что-то есть в ней чрезвычайно симпатичное, располагающее.

– Неужто Виолетта решила выйти замуж за иностранца и уехать из страны?

Клара недоуменно вскидывает круглые плечики:

– По-моему, ей было комфортно и здесь… Хотя – боюсь соврать. Лета – вещь в себе, – изрекает Клара, превращаясь на миг в потешного пухленького мудреца с соломенного цвета растрепанными волосами. – Ее единственным другом была музыка. А мы, простые двуногие, могли рассчитывать разве что на хорошее отношение…

Прощаемся.

– Только не подумайте, что я бесчувственная. Мне очень, очень жалко Леточку!

Она снимает очки, вытирает мокрые, моргающие бесцветными ресничками глаза.

– До свидания, Клара.

– Лучше зовите меня Кло. Ненавижу свое имя! Мамуля считает его романтичным. Как же, оно такое редкое! А, по-моему, оно ужасно – старомодное, пропахшее нафталином, как прабабушкин салоп. Признайтесь: как только услышали его, сразу вспомнили про Клару и кораллы.

– Всего доброго, Кло.

– П’гощайте, – и она захлопывает за мной дверь.

По горячим следам звоню Ларисе. «Уверена, – говорит она, – никакого француза в окружении Леты не существовало. – А на мое предположение, что Француз – прозвище, отвечает неожиданно жестко и неприязненно: – С теми, у кого вместо имени кличка, дочь не якшалась».

Прохожусь по всему списку знакомых Леточки. Никто из них о французе слыхом не слыхал. Печально.

Где же ты, милый? Если ты природный галл, то гуляешь, наверное, по Елисейским полям, позабыв и варварскую Россию, и скрипачку Виолетту. А если крутой Француз, то, должно быть, забиваешь очередную бандитскую стрелку. В обоих случаях я вряд ли до тебя доберусь.

9 июня. Суббота. Неотвратимо надвигается гроза. Небо тяжелое, сине-фиолетово-черное. В душном воздухе, как призрак отца Гамлета, стоит тревога. Даже дома кажутся плоскими и бледными, точно от страха. Бреду среди суетящейся толпы. Идущая навстречу девушка врезается в меня плечом и торопится дальше. Она в красной рубашечке и голубеньких джинсах, плотненькая, крепко сбитая, лицо круглое, слегка конопатенькое, напряженное, с остановившимися глазами. Ветер развивает светлые волосы. Провожаю девчонку взглядом, и кажется, где-то я видел ее, но не припомню где.

Собираюсь продолжить движение – и замечаю пацана, явно следующего за девчонкой. Его костистая физия с глубоко посаженными зенками доверия не внушает. Ростом хлопчик не удался, метр с кепкой, тощий, сутуловатый, с узкими, скошенными вниз плечами. Однако исходит от него неясная угроза. Сзади выглядит он еще гнуснее, натуральный шакал. Движется развинченной походочкой на кривоватых ногах, будто пританцовывает. По непонятной мне самому причине пристраиваюсь за ним. Теперь мы двигаемся гуськом: деваха, парень и я.

В тучу впечатывается ветвистая молния, слепящая, как электросварка, следом трещит гром. Прошлепав по главной улице города, сворачиваем влево и попадаем в безлюдный дендропарк. Опять сверкает, потом, поразмыслив, бабахает. По воде маленького потемневшего пруда бегут пузыри. Мгновение спустя на землю обрушивается водопад. Девчонка кидается под здоровенное, экзотического вида дерево, шкет – за ней. Я пристраиваюсь за стволом другого чуда природы и пытаюсь прислушаться.

Под деревом говорят все громче, но из-за шума лупцующей по листьям воды невозможно разобрать слова. Раздается отчаянный визг. Понимаю, что передо мной разыгрывается финал оперы Бизе «Кармен», только в отечественном варианте, в десяток прыжков долетаю до выясняющей отношения парочки, валю пацана портретом вниз и заламываю ручонку. Он только с виду страшный. Клешня слабенькая, как веточка, украшенная, будто листочком, ножиком приличного размера.

– Нельзя такими игрушками баловаться, – объясняю назидательно, отбирая опасно поблескивающее сталью холодное оружие с эффектным лезвием, один вид которого вызывает восхищение и трепет. – Порезаться можно.

Отволакиваю несостоявшегося Хозе поближе к стволу, выдергиваю из брюк пацана ремень и стягиваю его щиколотки, а своим ремешком – кисти рук. По мобильнику вызываю милицию. Шпингалет бешено ворочается, исполняя при этом непечатную арию. Недолго думая, пинаю его ногой под ребра. Он со стоном затыкается. Карменсита садится на корточки и принимается реветь. Чтобы до прибытия ментов чем-то развлечься, пытаюсь втолковать поверженному свои глубокие мысли.