Александр Аде - Прощальная весна

Ну же, признайтесь откровенно: когда Алеша в тот вечер засобирался к Кате, вы позвонили своему родственнику: «Скоро выйдет». Месть женщины, которой пренебрегают: так не достанься ж ты никому, гнусный изменщик!

– Вы ничего не докажете! – Пироженка злобно ощеривает зубки. – Нет у тебя доказательств, ну и катись… колобком!

И я кожей чувствую, как ее дебелое тело дрожит от страха и ярости.

– Это ты отправила Алешу на верную смерть, – я улыбаюсь ей как самой дорогой и желанной фемине. – Ты его убила. Он не захотел взять тебя замуж – и теперь мертв. И Витюня Болонский пренебрег тобой – и теперь в тюрьме. Отомстила обоим… Счастлива?

Пироженка не отрывает от меня тяжелого звериного взгляда. Я невольно опускаю глаза.

– Пойду я, – говорит она, усмехнувшись.

И удаляется, грузно виляя задом. Я неотрывно смотрю ей вслед и задаю себе вопрос: почему Витюня Болонский ее не сдал? И не нахожу ответа.

Первый час ночи. Потемневший двор. На лавочке сидят четверо парней. Пьют пиво, хохочут, обмениваются короткими фразами. Им хорошо, и жизнь кажется не такой уж тяжелой и безжалостной.

– Пойду, отолью, – говорит Гога и привычно отправляется к железному коробу гаража, одиноко стоящему возле трансформаторной будки.

Зайдя за гараж, достает сотовый и набирает номер. Он не думает о том, что человек, которому он звонит, скорее всего, спит. Это его ни капельки не заботит – он повинуется только своим желаниям. А сейчас у Гоги появилось желание поговорить.

– Слушаю, – после довольно долгих гудков говорит трубка.

– Это нечестно, – с места в карьер заявляет Гога.

– Что нечестно? – недоумевает трубка. – И вообще – кто это звонит?

– Гога.

– Привет, Гога.

– Я слышал, ты нашел убийцу Ники.

– Я оказался в числе тех, кто нашел, – мягко поправляет трубка.

– Вот именно. Ты обещал, что отдашь этого хмыря мне. И не выполнил.

– Во-первых, взяли убийцу менты. А, во-вторых, это – женщина.

– А-а-а, – разочарованно тянет Гога. – Баб я не трогаю… Слушай, а ее не отмажут? Небось, богатенькая. Сунут на лапу кому надо, ее и выпустят.

– Не волнуйся, этот номер не пройдет.

– Ну ладно. Тогда бывай, Королек.

– Спокойной ночи, Гога.

Гога сует мобильник в карман и неожиданно для себя смотрит в темное, покрытое еле видимыми белесоватыми облаками небо. В промежутке между двумя облачками серебристо-белым светом безмятежно горит звезда. И Гога впервые в жизни любуется ею, не зная, что она – та самая, которую Королек называет своей…

В это же время Виктор Болонский стоит у зарешеченного окна СИЗО. За его спиной дышат и всхрапывают. Едко воняет парашей, немытым мужским телом, потом, грязным бельем, сигаретным дымом. Все это смешалось в один тяжелый запах, к которому здесь уже привыкли.

Он думает о Нике. Две ночи она снилась ему. Манила, звала… Теперь он все яснее понимает, что любил только ее. Физическая тоска по ней так остра, что в первую ночь заключения он по-звериному выл во сне, за что соседи по камере жестоко избили его: били по почкам и в пах. Потом он лежал на своей шконке и плакал от боли, обиды и унижения и проклинал Нику – источник его несчастья – и еще сильнее желал ее. Так, что темнело в глазах.

Глядя из мрака камеры изолятора в ночь, кажущуюся почти светлой, он думает о прожитой жизни и сожалеет только об одном: он должен был сразу сказать Нике, что она будет его женой! Он, дурак, пичкал ее наркотиками, а следовало постоянно внушать: ты – моя жена. И с Зоей нужно было порвать – разом и навсегда. Тупая прилипчивая баба!

После смерти Ники он и Зоя прекратили свои встречи в тайной квартире, это было бы крайне неосмотрительно. Зоя как будто успокоилась, перестала преследовать его. Он был раздосадован ее охлаждением, но в глубине души доволен. Поскольку с трудом представлял, как они будут заниматься сексом после той мучительной ночи, дикого вскрика Ники и парализующего ужаса от того, что совершилось.

Он стал приводить в свое любовное гнездышко уличных девок, снимая самых молоденьких, но тоска не отпускала. Мертвая Ника завладела им еще сильнее, чем живая.

Вот и сейчас он смотрит сквозь грязноватое стекло небольшого оконца – но не на колючую проволоку, хищными кольцами вьющуюся над забором, а вверх, в сияющую тьму.

– Мы скоро встретимся, маленькая моя, – шепчет он тихо-тихо, одними губами, боясь, что его услышат соседи по камере и изобьют. – Ты подожди. Совсем немножко… Ладно?..