Александр Аде - Прощальная весна

С немалым трудом выныриваю из этого видения и слышу собственный голос:

– … Никины стихи выводили меня на Болонских. Но я не был уверен в том, что несколько диких строчек малахольной девахи, да еще наркоманки – именно то, на что я всерьез могу опереться. А вдруг они – не более чем бред сумасшедшей малолетки? Так бы я и мучился, не понимая, как относиться к виршам Ники, если бы не смерть Алеши.

Когда я узнал, что он работал и на Завьялова, и на Болонского-старшего, то сообразил, что убийства Ники и Алеши каким-то образом связаны между собой. И спросил себя: откуда у Алеши Лужинина вдруг объявились полтора лимона? И ответил себе: он добыл компромат на Болонского и шантажировал старого правоведа… Логично? Вполне. А чем он мог шантажировать старого правоведа? Уж не тем ли, что тот развратничал со своей несовершеннолетней племянницей, а потом угрохал ее? (Да, поначалу я здорово ошибался, считая душегубом Стасика, а не Витюню. А что убийцей окажется тишайшая Зоя… Такой вариант мне даже в голову не влезал, настолько казался нелепым).

Теперь об Алеше. Я убежден в том, что он не собирался шантажировать сексуально озабоченного Витюню Болонского. И отважился на шантаж лишь тогда, когда Катя согласилась бросить Завьялова и уехать с ним. Вот тогда-то Алеше и понадобилось бабло.

Тут есть одна занятная деталька. Алеша вытряхнул из Болонского ровно полтора миллиона – именно столько ему не хватало на покупку квартирки в другом городе.

– Ну, как же-с, высокоморальный субъект, – хмыкает Кондор. – Хапнул полтора лимона – вместо того, чтобы заявить на убийцу в милицию. Можно сказать, герой нашего времени.

– Еще неизвестно, как бы ты поступил на его месте.

– На его месте я не окажусь никогда, – жестко отрезает Кондор. Потом – уже мягче, усмехнувшись над самим собой: – Хотя бы потому, что из-за бабы никогда не совершу ни преступления, ни подвига. Кишка тонка.

– И все-таки Алеша был порядочным человеком. Поверь, очень многие, окажись они в Алешиной шкуре, не удержались бы от соблазна подоить свою жертву. А он не стал. Я скрупулезно перешерстил его вещи, просмотрел все файлы в нетбуке. Ни одной зацепочки. Он отдал Болонскому весь компромат. Или – если компромат был в электронном виде – выкинул из своего нетбука. Дал слово – и сдержал, хоть и не дворянин. А дворянин Витюня Болонский судит людей по себе, по своей похотливой и мерзкой душонке. И грохнул он Алешу только потому, что был уверен: тот, пока жив, не оставит его в покое.

– Тогда объясни, почему Болонский не уничтожил шантажиста сразу, а сначала отвалил ему немалую сумму? Ему что, не жалко было своего бабла?

– Это мне неизвестно. Скорее всего, Алеша постарался сделать так, что сразу вычислить его оказалось практически невозможно.

– И все-таки твой высоконравственный приятель, извини, был круглым дураком, если позволил выследить себя и отправить на тот свет.

– Мне кажется, я понимаю его. Он был уверен, что в течение двух-трех дней уедет с Катей, а она тянула с ответом, никак не могла решиться. Вот он и дождался – киллера с бейсбольной битой.

– Инфантильные тридцатилетние несмышленыши, – бурчит Кондор, и я понимаю, что он имеет в виду Алешу и Катю. – Вот только не надо убеждать меня в том, что эти двое – пасторальные пастушок и пастушка из блаженной Аркадии. Они далеко не так невинны, как ты пытаешься изобразить, и вконец испорчены баблом. Лужинин уже предстал перед вечным судьей, а Кате еще предстоит нагрешить на этой земле… И довольно о них… Да, кстати, от кого твой Алеша узнал о сексуальных утехах Витюни Болонского?

– Пока я только догадываюсь – от кого. Но надеюсь скоро…

Я застываю с оторопело разинутым ртом: перед нами возникает Машка Болонская. Она появляется так внезапно, что до меня не сразу допирает, кто это.

– Я увидела вас на трамвайной остановке, – объясняет она напряженным звонким голоском. – По правде мне нужно было на другой трамвай, а тут ваш подъехал. Гляжу – вы в окошке. Я села в него и тоже поехала. Вы вышли – и я тоже. Только мне было неловко подходить. А сейчас набралась смелости и подошла.

Я хлопаю рукой по скамейке.

– Садись, в ногах правды нет.

– Я постою, – непреклонно заявляет Машка и остается торчать на месте, похожая на бескрылую птицу в цыплячьего цвета ветровочке и голубеньких джинсиках на тощих ножках. Ее блеклые волосенки заплетены в две чахлые косички.

Небось, учится на пятерки, верховодит девчонками и втайне влюблена в какого-нибудь отмороженного пацана.