Александр Аде - Прощальная весна

– Правильно сделала, что подошла, не постеснялась, – одобряю я. – Так впредь и поступай. Ну, как жизнь молодая?

– Какая теперь у меня жизнь, – вздыхает Машка горько и смиренно как взрослая.

И продолжает:

– Маму увезли. Папа пьет. Со мной почти не разговаривает, как будто я чужая. Наверное, он меня ненавидит. Но разве я в чем-то виновата?

– Собирай манатки и топай к дедушке Стасу. Он же тебя любит, правда?

– Он свою работу любит, а не меня. Он ведь даже хотел стать мэром. Я ему не нужна. Ему хорошо одному. Бабушка в прошлом году умерла. Ника в мае, а она – в августе. Дедушка живет один в большом коттедже. Ему никто не нужен, только работа. И деньги.

– Тогда уходи к родителям Ники. Станешь им дочкой. Уж они-то будут тебя любить, не сомневайся.

– Я думала об этом, – опять по-взрослому говорит она и шмыгает носом.

Ну, сейчас польет в три ручья. Но нет – коротко всхлипнув, произносит дрожащим голоском:

– Боюсь, они меня не возьмут. Понимаю, я им неприятна.

Мне жаль Машку, хотя обычно сострадают тихим и слабым. Тем, кто не создан для этого беспощадного мира. А Машка выкована из особо прочного железа и не пропадет ни при каких обстоятельствах.

– Ладно, я переговорю с родителями Ники.

Она благодарит – звонко, как юная пионерка довоенных лет, деревянно, точно солдатик, поворачивается и удаляется тихо и сутуло, словно старуха.

– Откуда выпало это несчастное дитя? – интересуется детективщик. – А-а, догадываюсь, это Машуня, дочка того самого… забыл имя…

– Павлик.

– Пожалуй, на сей раз позаимствую у тебя сюжетец. За соответствующее вознаграждение… Ох, чую, суждено мне стать твоим летописцем, Ватсоном номер два. Опубликую книжку под названием «Записки о Корольке». Потом будет «Возвращение Королька» и, наконец, – «Его прощальный поклон». И ждут Кондора и Королька слава и бабло. И будут отдыхать они на Канарах в окружении прелестных телок…

Минут через двадцать прощаемся, и я ковыляю домой.

Сияющий вечер, очень похожий на день. Только солнце стоит так низко, что вижу его или тогда, когда оказываюсь на открытом пространстве, или в просветах между домами. Только ощущение умиротворения и покоя ласково нашептывает: вечер. И сердце больно сжимается от неясного чувства, то ли сладкого, то ли тревожного.

Хромаю себе понемножку, вдыхаю теплый воздух весны и – внутренне морщась, не желая того, – вспоминаю свой последний разговор с родителями Ники. В их квартире, около недели назад.

«Если б заранее знала, чем это закончится, – сказала Никина мамаша, – не стала бы обращаться к вам. Почему вы не посоветовались с нами, прежде чем… Господи, что же вы наделали! Нику уже не вернуть, ее нет, а вы просто взяли и уничтожили клан Болонских! Виктор и Зоя арестованы, Павел пьет. Станислав в тяжелой депрессии. А он – мозг фирмы, мы все без него просто ничто. Дела катятся под гору. На нас показывают пальцами: семейка убийц. Скоро мы все будем безработными».

Я лишь виновато пожал плечами, пробормотал нечто нечленораздельное и ощутил себя нашкодившим пацаном, получающим выволочку от училки.

Действительно, что мне было ей возразить? Разве что прочесть лекцию о нравственном и безнравственном. Но я и сам в этом не слишком тверд.

Я хотел отказаться от гонорара, но мамаша Ники настояла, чтобы я взял деньги, обреченно махнув рукой:

«Они нас все равно не спасут».

На том и расстались, не понимая друг друга. Потомственному смерду не дано постичь всех тонкостей психологии наследственных дворян. Не дорос.

Ночью сижу на кухне за кружкой пива и с маниакальной дотошностью размышляю о Нике. Уж, кажется, и расследование мое закончено, а какое-то горькое послевкусие осталось.

Сначала думаю: бедная, бедная девочка. И тут же обрываю себя: с чего это вдруг? Почему, собственно, бедная? Избалованная малолетка, в которой намертво спаялись нелюдимость и поперешность. Сама выбрала свою участь, никто не заставлял. И она, и ее убийца Зоя – два тихих омута, в которых (по присловью) черти водятся. Видать потому их и потянуло к сладкоречивому дьяволу Витюне Болонскому.

Как поведал мне по телефону Акулыч, на очной ставке Зоя, налившись кровью, кричала Витюне: «Ты сломал три жизни: свою, мою и этой чертовой шлюшки!» (Про Стасю, законную жену Витюни, она даже не вспомнила.)

Она продолжала любить его вопреки всему! Ненавидела – и любила! Да стоит ли один человек – горсть праха – чтобы из-за него гробил себя другой гомо сапиенс?.. Лично у меня нет ответа.