Александр Аде: Возвращайся!

– А я вас и не заметил! – пьяно хохочет Серж. – Ну, здесь все тип-топ… Теперь эта… Машка, гарная жинка Медведенко… Машка, ты тут?

– Тута я! – из угла комнаты кричит девчонка по имени Снежана.

– А Медведенко где?.. Сема!.. Семен Семены-ы-ы-ы-ч!.. Ты где?.. Ау-у-у!.. Найти его! Привести сюда! Пред мои светлые очи.

«Семен Семеныч Медведенко», точнее, играющий эту роль упитанный Миха обнаруживается в соседней комнате. Ему скучно, он хотел бы уйти, но мешают нерешительность и апатия. Миха в одиночестве смотрит телевизор, ругая себя размазней и тряпкой. Его со смехом приволакивают «пред светлые очи» Сержа.

– Ты что, – вопит Серж, – телик сюда пришел глядеть?! Вот тебе пара, – он тычет в Снежану. – Благословляю, дети мои!

– Да я, в общем-то… мне бы домой… – мнется Миха.

Серж наливает водку в стакан.

– Пей!

Миха, багровый от стыда, не смеет ослушаться. Он отхлебывает водку, как воду, кашляет, и Снежана утаскивает его в другую комнату.

Пошевелив хмельными мозгами, Серж вспоминает, что надо пристроить «Полину Андреевну Шамраеву». Но она уже пристроена. Ее обнаруживают в третьей комнате в объятьях Сашка, который – по чеховской пьесе – ее муж. Их оставляют вдвоем.

– А с остальными пацанами что делать? – недоумевает Серж. – Для них девок не припасено.

Но оказывается, проблема отпала сама собой: Вован («Тригорин») ушел, не попрощавшись, втихомолку ретировался и Колян, играющий Дорна.

– У нас еще Лисенок есть, – мурлычет Зинка в ухо Сержа. – Этого куда?

– Эй, Лисенок! – вопит Серж. – Подь сюда!

Словно ниоткуда возникает невысокий Лисенок. Он совершенно трезв, глаза смотрят угрюмо-пришибленно, точно он ждет удара.

– Эй, Лисенок, ты же у нас девственник, верно? Так что вали куда хошь, только нам не мешай. Пошел на!..

Лисенок тут же исчезает, как будто его и не было.

Чего я больше всего боялся и – одновременно – с нетерпением жаждал, так это звонка Пыльного Опера. То и дело в моем черепке фантомно звучал невозмутимый голос мента, сообщавший, что случилось третье душегубство.

И этот звонок раздается.

– Привет, – голос Пыльного Опера по обыкновению будничный, точно он сейчас сообщит прогноз погоды. – Еще одно убийство. И снова женщина. На этот раз совсем девчоночка. И, между прочим, опять бумажка с зигзагом. Выходит, тот же самый маньяк орудовал. Но теперь нам дико повезло: резал этот мерзавец уже не в пустынном месте, а в квартире, где была куча народа. Студенты-артисты из молодежного театра «Гамлет и другие» пировали. Там девочку и пришили. Ножом. Как тех двоих. И подозреваемый имеется…

Пыльный Опер отключатся, а я с вытянувшимся лицом все еще держу в руке пикающую мобилу. И не понимаю сам себя. Мне бы сейчас радоваться: дело закончилось, не начавшись. Если уж есть подозреваемый, менты шустро его раскрутят, и он признается в прежних двух преступлениях, в том числе в смерти Кати Завьяловой… Так чем же я недоволен?

Набираю номер Завьялова.

– Можно с тобой поговорить?

– Давай, – коротко бросает он.

– Маньяк совершил еще одно убийство…

– Знаю, – говорит он.

Ишь ты, здорово у него налажено! Менты сообщают ему самые свежие новости, точно он их непосредственный начальник. Вот она, неиссякаемая сила бабла.

– Тогда мне нет смысла продолжать расследование.

– Наверное, – помолчав, соглашается он. – Не волнуйся, за труды я тебе заплачу.

– Я практически не сделал никаких телодвижений и вознаграждения не заслужил.

– Ну, как знаешь…

На этом наш диалог завершается.

Засовываю сотовый в карман и принимаюсь размышлять. Удивительные нынче пошли маньяки. Убийства двух женщин: поварихи из второразрядного кабака Тони Рыклиной и жены процветающего коммерсанта Кати Завьяловой вполне традиционны. И ту, и другую прикончили в безлюдном месте, стало быть, маньяк – тварь осторожная и предусмотрительная.

И вдруг – замкнутое пространство, скромное число подозреваемых. Так истинные маньяки не поступают. Разочаровал он меня, ребята.

Сижу с Кондором на моей любимой скамейке неподалеку от набережной городского пруда. Над нами плывут и клубятся тучи. Одна из них – дымная, пепельно-черная, с тремя бледными голубоватыми просветами – напоминает громадную ухмыляющуюся маску комедии. «А где-то, – думаю я, – над городом или над полем движется исполинская маска трагедии». И тут же включаю тучу в свою мысленную коллекцию небесных диковин.