Тесс Герритсен - Жатва

– Это мое тайное место, – сказал Яков. – Никому про него не разболтай. Поклянись, что не скажешь.

– Еще чего придумал – клятвы давать! Здесь противно. Холод. Сырость. Наверняка еще и мыши водятся. Лежим сейчас прямо на их говне.

– Нет тут мышиного говна.

– Почем ты знаешь? Тут темно.

– Не нравится – можешь валить отсюда. Не держу.

Яков выпихнул его из ящика. Дурак этот Алешка. Да и сам хорош. Нужно было подумать, прежде чем водить в такие места разную мелюзгу. Разве может любить приключения тот, кто повсюду таскает с собой грязную плюшевую собачонку?

– Чего остановился? Иди. Тебе ж здесь неинтересно.

– Я обратной дороги не знаю.

– А я кто тебе? Нянька?

– Ты меня сюда привел, тебе и назад вести.

– И не подумаю.

– Если не поведешь, я всем расскажу про твое дурацкое тайное место. Все узнают, как тут противно, и мышиной срани полно.

Алешка успел вылезти из ящика и теперь отряхивался. Стружки летели Якову в лицо.

– Отведи меня в каюту, или…

– Заткнись!

Яков схватил Алешку за воротник рубашки и толкнул обратно в ящик. Они оба погрузились в стружки.

– Совсем сдурел, – засопел Алешка.

– Слушай! Сюда идут.

– Кто?

Наверху открылась и с лязгом закрылась дверь. Металлические листы гремели, рождая в лестничном колодце тысячекратное эхо.

Яков осторожно высунулся из ящика и задрал голову вверх. На промежуточном этаже кто-то стучался в синюю дверь. Вскоре дверь открылась. Яков успел заметить локоны светлых волос. Женщина вошла, и дверь сразу же закрылась.

Яков вернулся в ящик.

– Это всего лишь Надия.

– Она еще там?

– Нет. Она вошла в синюю дверь.

– А что за той дверью?

– Не знаю.

– Я думал, ты настоящий исследователь.

– А ты – настоящий придурок. – Яков пихнул Алешку, подняв новое облачко стружки. – Я пробовал. Дверь всегда закрыта. Но там кто-то живет.

– Откуда ты знаешь?

– Надия постучалась, и ей открыли.

Алешка заполз в ящик поглубже. Он передумал возвращаться.

– Там живут люди, которые едят перепелок.

Якову вспомнилась бутылка вина с двумя рюмками, колечки лука, томящегося в масле, и шесть перепелок, присыпанных зеленью. От воспоминаний его желудок громко заурчал.

– Слышишь, как гремит? – спросил Яков, выпячивая живот. – Я когда голодный, у меня в брюхе целый оркестр играет.

Возможно, более музыкальной натуре и понравилась бы симфония для голодного желудка. Алешка ограничился двумя словами:

– Противная музыка.

– У тебя все противное. Алешка, да что с тобой?

– Я не люблю противные вещи. Когда грубят. Когда плохо пахнет.

– Раньше ты не жаловался.

– А теперь мне это противно.

– Ясно. Это из-за Надии. Вы все из-за нее превратились в сопливых слабаков. Влюбился ты в нее, вот что.

– Неправда.

– Нет, правда.

– Нет!

Алешка бросил в Якова комком стружки. Между ребятами вспыхнула потасовка, сопровождаемая сопением и руганью. Теснота ящика уберегала их от ушибов и царапин. Потом Алешка умудрился потерять Шу-Шу среди опилок. Забыв про Якова, он шарил впотьмах в поисках своего сокровища. Якову тоже надоело возиться.

И оба затихли.

Мальчишки лежали молча. Алексей сжимал найденную Шу-Шу. Яков пытался заставить живот урчать еще громче и отвратительнее. Вскоре даже это ему надоело. Скука обездвижила их. Гул двигателей и качка вгоняли в сон.

– И совсем я в нее не влюбился, – сказал Алешка.

– Мне-то что? Влюбился, не влюбился, мне без разницы.

– А вот другим мальчишкам она нравится. Заметил, как они о ней говорят? – Алешка помолчал, будто что-то вспоминая. – Мне нравится, как она пахнет. Женщины по-разному пахнут. Мягкостью.

– Мягкость не пахнет.

– Пахнет. Понюхаешь такую женщину и знаешь: если ее потрогать, она мягкая будет. Просто знаешь, что будет.

Алешка гладил Шу-Шу. Яков слышал, как Алешкина рука ласкает замызганную шерстку.

– У меня мама так пахла, – сказал Алешка.

Яков вспомнил свой сон. Женщину, ее улыбку. Завиток светлых волос на щеке. Получается, Алешка прав. Во сне его мать пахла мягкостью.

– Можешь дураком меня назвать, но я это помню, – продолжал Алешка. – Я не все о ней помню, а это запомнил.

Яков потянулся. Его ноги уперлись в противоположную стенку ящика.

«Вырасту я хоть когда-нибудь? – думал он. – Вырасти бы так, чтобы ноги из ящика торчали».

– А ты о свой маме вспоминаешь? – спросил Алешка.

– Нет.

– Ты же ее и не помнишь.

– Я помню, что она была красивая. И у нее были зеленые глаза.