Оксана Обухова - Пристрелите загнанную лошадь

— Пожалуйста, — перебил парень. Волшебное слово было произнесено с интонацией кабацкого вышибалы. Так говорят, когда вежливо намекают — вы, уважаемый сам уйдете, или вас вынести? — Вам лучше проехать с нами.

— Для кого лучше? — моментально окрысилась я и вперилась в оловянные очи охранника с абсолютной стервозностью. Мокрый воды не боится.

— Ну… — растерялся огромный парнище, подумал что-то про себя, вздохнул и съежился сантиметров на десять: — Для нас, наверно.

Верзила опустил глаза, и мне тут же стало стыдно. Нехорошо, Соня, срывать зло на подчиненных магната. Хочешь поизображать шерсть дыбом, езжай к Туполеву и изображай сколько влезет. Фырчи, кусайся, спину гни дыбом… Если получиться.

— Хорошо, — буркнула я и, не закрывая двери, но, тем не менее, не приглашая охранника в дом, начала менять тапки на ботинки. Надела куртку, закрыла дверь на все замки и сказала: — Идемте.

Шагая от подъезда до огромной черной машины, мы встретили на дорожке Анну Леопольдовну с Агафьей на руках.

— Куда ты, Софья? — строго спросила меня Леопольдовна, глядя, впрочем, на очнувшегося от неловкости, внушительно-монументального верзилу.

Парень сделал шаг влево, тем самым, пресекая возможность сближения подопечной Софьи и дамы с подозрительной собачкой, но свекровь так на него взглянула, что охранник почел за благо дать нам время немного пообщаться. Я хорошо помнила этот особенный взгляд Анны Леопольдовны. От него у персонала больницы, где работал Великий Хирург, сами собой застегивались пуговицы на пиджаках и медицинских халатах.

— Мне нужно уехать, Анна Леопольдовна, — сказала я, хотела добавить «не поминайте лихом», но улыбнулась и приободрила. — Все в порядке. Возможно, к вам я уже не вернусь, так что спасибо за все, привет Виталию.

— Это почему ты уже не вернешься? — спросила свекровь, адресуя вопрос из-за моего плеча, огромному парнище.

Тот вопрос призрел. Сделал вид, что считает ворон на газоне.

— Все будет хорошо. Может быть, я и вернусь сегодня. Коньячком угостите? — И в поцелуе прижалась к ней щекой.

— Угощу, — кивнула свекровь, и мне почудилась в ее голосе слеза. Наверное, от моей горячей щеки, ледяная бабушка подтаяла.

Пока машина не исчезла за углом дома, Анна Леопольдовна стояла с Агафьей на руках и смотрела нам вслед.

— Включите, пожалуйста, музыку, — устав от сопения, идущего трио от шофера и двух охранников, вежливо попросила я.

Водитель нажал кнопку под приборным щитком, и из динамиков грянуло — «а я простой советский заключенный и мой братишка серый брянский волк». Слов нет, я бы предпочла Шаинского, но здесь репертуар выбирают другие.

Под рычащие стенания о непростой воровской доле, мы ехали по улицам Города. Почти не проверялись, не петляли переулками, к знакомому дому, оказавшему действительно в Московском районе. Ворота снова распахнулись на мгновение и тут же закрылись, пропустив машину во двор.

На крыльце никого не было. «Голуби летят над нашей крышей», пропел певец, и мне помогли выбраться из машины, проводили до гостиной с камином и оставили одну.

Дрова только-только разгорались в камине, комната опять казалась промерзшей и, от нечего делать, я придумала особняку название — Дом Свиданий. Скорее всего, данную резиденцию Туполев использовал под штаб — собирал полки, допрашивал свидетелей и раздавал приказы. Жил он, что вероятно, в другом месте. Не исключено в землянке, обустроенной под бункер с годовым запасом провианта и автономным электроснабжением.

Слегка озябнув, я подошла к окну, выглянула во двор и увидела царский выезд. Точнее, въезд — три автомобиля накатом скользили к крыльцу. Из средней машины, не дожидаясь помощи в открытии дверцы, почти на ходу, выпрыгнул Туполев и бегом взбежал по крыльцу. Напор и натиск проглядывали в каждом шаге хозяина и не предвещали его гостье ничего хорошего.

«Та-а-ак, сейчас начнется, — уныло подумала я и заклинанием пробормотала несколько раз. — А пошли вы к черту, я вам не ручная обезьяна, трюки выделывать».

Если можно объединить в одно выражение два слова «обескураженность» и «ярость», то именно оно наиболее точно определило бы выражение лица Назара Савельевича. Обескураженная ярость играла на лице магната и искажала его черты. Он ворвался в комнату, провел зачем-то пальцем по заново вставленному дверному стеклу, и только после этого, обратился ко мне:

— Нам надо поговорить.

— Слушаю вас, Назар Савельевич, — церемонно ответила я и уселась в ледяное кресло.