Олег Алякринский - Клятва на верность

Тот занимался с Арменом — невысоким, но жилистым и крепким пацаном-армянином. Увидев Владика, Увар не выказал ни малейшего удивления, а только выдохнул:

— Пропустил пять занятий, парень. Надо наверстывать!

Влад натянул рабочие рукавицы и встал в стойку. После того как он пропустил несколько ощутимых ударов по корпусу, Увар недовольно махнул рукой.

— Нет, так не пойдет. Посиди-ка, отдохни! — И обратился к армянину: — Армен, иди сюда. Возьми нож и сделай, как я показывал.

Он вытащил из кармана перочинный нож, открыл его и протянул Армену. Тот обрадованно бросился к Увару, схватил нож так, словно это был кинжал, и приготовился прыгнуть на деревянный столб. Увар, остановив его, еще раз показал: сначала удар левой руки по глазам противнику и сразу ножом в грудь или горло. Армен с энтузиазмом бросился на столб. Увар хмыкнул, отошел в сторону и встал к нему спиной.

— Теперь попробуй на мне. Только давай без пионерского азарта. Представь, что я твой самый лютый враг и, если меня не убьешь, тебя точно замочат. Попытайся меня зарезать. И не бойся, все равно у тебя ни черта не получится.

Армен, у которого от восторга сузились черные блестящие глаза, направил нож острием вперед и замер.

— Учти: если будешь медлить или раздумаешь ударить наверняка, ты — труп, — процедил Увар, повернувшись к нему спиной и глядя на белую, кирпичную, глухую стену административного корпуса, за которым располагался спортгородок колонии. Чернявый пацан мельком взглянул на Владика. Тот ободряюще кивнул ему: мол, не дрейфь!

Армен, сжав рукоять ножа так, что побелели пальцы, метнулся вперед. В следующее мгновение лезвие все еще зажатого в его руке ножа оказалось прижато к его горлу, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Подержав чернявого противника секунду-другую в таком беспомощном положении, Увар ослабил захват.

— Да, против настоящего врага тебе еще рановато выходить, — заметил Увар.

— Давай я попробую! — предложил Влад. Он встал в боксерскую стойку и бросил напряженный взгляд на тренера.

Тот некоторое время изучающе глядел на него. Чернявый громко сглотнул слюну: видно, не по себе ему стало от перспективы сразиться с уже прославившимся на всю зону новичком. Увар покачал головой:

— Нет!

— Почему? — обиженно вскрикнул Владик.

— Потому что, парень, у тебя навыков еще нет, а одна только ярость в душе. Когда в тебе одна ярость, а умения нет — можешь глупостей наворочать:

— Каких еще глупостей? — не понял Владик.

— Убьешь случайно и жизнь себе сломаешь, — на полном серьезе заметил Увар.

Эти слова Влад запомнил навсегда.

Когда «Волга» с фырканьем тронулась с места, Чижевский нащупал во внутреннем кармане чудом уцелевший мобильный телефон.

— Степан! — проговорил он вполголоса, дождавшись ответа Сержанта. — Беда! Владислав тяжело ранен! Нас обстреляли из гранатометов. Засада была. Мы сейчас на Ленинградском шоссе, тут недалеко есть госпиталь Главспецстроя — едем туда. Дело очень серьезное… Он в критическом состоянии — все очень плохо! Как сам жив остался — ума не приложу. Серегу моего наповал, «форд» сопровождения на месте сожгли… Да, запомнил! Синий «БМВ» с московским номером. А — один пять шесть — МН. И еще серая «девятка», но они ее бросили там же. Двое их было. Один высокий, тощий, бритый, в кожанке, второй — низенький, в белой куртке-безрукавке. Явно профессионалы. Срывайся, Степан, поднимай по тревоге моих ребят и этих гадов из-под земли достаньте!

Только отключив телефон, Чижевский заметил, что Владислав тяжело завалился на бок, уткнувшись виском в боковое стекло…

В ушах у Варяга стоял мерный гул, и сквозь плотную пелену тумана откуда-то издалека донеслись обрывки слов: «…ас… рнете… ольницу… оставить… орой… мощи…» Потом он вдруг провалился в черную дыру колодца и ощутил удушливую духоту и тесноту, точно попал в людскую толчею на вокзале…

Три года в «малолетке» пролетели быстро, словно летняя трехсменка в пионерском лагере — особенно если сравнить эти три года с суровым годом пребывания во взрослой колонии у черта на рогах — на лесоповале в Коми.

«Малолетку» он вспоминал потом чуть ли не с благодарностью — там Владислав научился уму-разуму, там получил свое боевое крещение, там впервые завоевал авторитет. А спасибо Увару, на которого после той истории с несостоявшимся боем с армянским пацаном Влад затаил было обиду. Да потом понял: напрасно. В пензенской колонии для несовершеннолетних он научился не только драться. Как-то так незаметно получилось, что мелкие ссоры и стычки между пацанами часто приходилось разрешать ему. Однажды Увар, в чью обязанность как раз и входило разнимать спорщиков, чтобы не дошло до поножовщины, попросил Владислава заменить его. Он опаздывал к начальнику колонии Сапожкову, а конфликт был чепуховый, возникший из-за картежного долга, и только самим участникам казавшийся неразрешимым. В качестве посланца Увара Владислава приняли, и он рассудил дело быстро и к обоюдному удовольствию. Потом были еще такие же случаи, и всегда Владик выходил из положения молодцом. Со временем даже Увар привык, что все чаще и чаще у него просят в качестве третейского судьи направить Варяга. Поначалу бывший боксер был гарантом того, что приговор Владислава будет справедливым для обеих сторон, а потом уже все и так наперед знали, что Смуров не ошибается, и все чаще обходились вообще без Увара. Так что когда опять возникала закавыка в чьем-то споре, кто-нибудь обязательно говорил: «Ну, мужики, коли сами не можете себя разрешить — призовите этого варяга, пускай он и рассудит». И звали Смурова. Так к нему эта кличка и прилепилась.