Олег Алякринский - Клятва на верность

Утвердившаяся за ним в «малолетке» слава справедливого и рассудительного судьи долетела и до глухомани в Коми и здесь сослужила ему добрую службу: сначала вроде как в шутку и только мужики, а потом на полном серьезе и уже не только мужики, но и воры не считали зазорным просить восемнадцатилетку Смурова выступить третейским судьей.

Но вначале было не так. Вначале он был здесь новичок, вкалывал днем, уставал как собака, а вечером пахан в их бараке не забывал издевательски поздравить с выполнением плана. Работать расхотелось уже к концу месяца, когда выяснилось, что большая часть того, что было им выработано, оказалась записана на бригадира. И тогда пахан — звали его Ростов Иван Тихонович, но отзывался на кличку Иван Рука — послал «шестерку» к Варягу — пригласил потолковать.

Ивану Руке было лет сорок — сорок пять. Был он небольшого роста, тощий, скорее, жилистый. Когда Варяг подошел к его закутку, огороженному от остального барака плотными кусками материи, Иван Рука полулежал на кровати, обложенный подушками. В ногах его сидел его лучший друг Вахтанг Кикнадзе по кличке Кика, местный авторитет-грузин. За неистовый нрав Кику боялись все мужики в зоне, но особенно трепетали петухи — к опущенным тот часто относился совершенно зверски, так что на него уже были жалобы со стороны петушиного пахана. Вокруг кровати Ивана Руки стояли несколько «шестерок», один как раз подавал кружку с чифирем.

— О, кто к нам пришел! Варяг собственной персоной! — радушно воскликнул Иван Рука. Ни к кому специально не обращаясь, сказал только: — Гостю место! — И кто-то уже расторопно принес табурет.

Разговор затянулся. Пахан вместе с Кикой долго объясняли Варягу преимущества «отрицаловки». Рвать жилы — значит горбатиться на бригадира. «Лошадь пускай пашет, — говорил Иван Рука, — она сильная». И еще говорил: «Мы работы не боимся, но работать не пойдем!» И Кика смеялся: «Вор ворует, остальные вкалывают».

Варяг слушал их речи, и постепенно от чифиря ли, может быть, от усталости — весь день вкалывал как фраер, — все в голове мутилось: то, казалось, сидит дома, рядом мать, говорит, чтобы слушался учителей, то вдруг опять бригадир всплыл, а потом оказалось: это его Иван Рука трясет за ворот: «Ну что, пацан, совсем сомлел, ничего, оклемаешься».

На следующий день Варяг стал отрицалой.

Дело было так. С утра он проснулся, как обычно. И так же, как обычно, начал новый день. Со своей бригадой он добрался до участка, а когда мужики, получив инструмент, стали разбредаться, демонстративно отошел к костру. Костер всегда успевали разжечь для бригадира. И сучьев успевали вовремя принести. К костру Варяг и отошел, делая вид, что не замечает устремленных на него взглядов. Бригадир прикрикнул было на него, потом всмотрелся, задумался на мгновение, вспомнил, что накануне пацана приглашал для разговора сам Иван Рука, и сделал вид, что ничего не произошло.

После того как со всех сторон стали раздаваться звуки работающих пил и топоров, бригадир, сибиряк, крепкий кряжистый мужик лет сорока, деревенский, получивший срок за незаконную скупку пушнины, а затем дальнейшую ее перепродажу, подошел к костру и присел на обрубок бревна напротив Варяга.

— Работать будешь? — помолчав, спросил он.

Варяг не стал сразу отвечать. Вместо этого, подтянув к себе выданный ему для работы топор и под отсутствующим, казалось, взглядом бригадира, несколькими ударами разрубил толстую сухую ветку, затем подбросил обломки в костер. Только после этого ответил.

— Надоело. Пусть лошадь пашет, она сильная.

— Ну-ну, парень, как знаешь. Мое дело маленькое: распределить фронт работ и отметить, кто сколько сделал. Ничего не сделал, так и запишем, много сделал, тоже запишем. А вечером я должен доложить, сколько бригада сделала. О тебе тоже доложу, ты же знаешь.

— Докладывай, — милостиво разрешил Варяг. — Докладывай-закладывай.

— Все равно, парень, вертухаи видят и тоже доложат. Ты уж и меня пойми.

— Чего зря болтать, — оборвал его Варяг, — надо так надо. Докладывай! У меня к тебе нет претензий.

Вечером его перед отбоем вызвал кум — майор Вавилов. Принял его в своем кабинете, оборудованном получше, чем кабинет начальника колонии. Здесь было уютнее, как-то по-домашнему. И телевизор показывал концерт «Песняров», и электросамовар шипел на столе, а в вазе горкой лежали конфеты и печенье.

Кум предложил чаю, а когда Варяг отказался, повел разговор издалека, расспрашивал о семье, о матери, о том, не трудно ли отбывать срок, не пристают ли отморозки. Варяг отмалчивался, от всего отказывался. А когда кум стал предлагать разные послабления, за небольшие услуги, так, чепуха, мелочь, разве что сообщить, если кто замышляет беспорядок, побег там, еще чего-нибудь, что может повлиять на ужесточение режима для всех, Варяг его резко оборвал.