Андрей Воронин - Мертвая хватка

– Ты меня нарочно дразнишь? – спросил Пигулевский.

– Ага, – совершенно искренне ответил Илларион, обожавший подначивать старинного приятеля. – Ты так потешно дуешься, что я просто не могу упустить возможность поглядеть на это еще разок. Слушай, Марат Иванович, а коньяку у тебя нет?

– Еще чего, – проворчал Пигулевский. – Я, в отличие от некоторых бездельников, на работе. Чаю хочешь?

– Можно и чаю, – сказал Илларион.

Пигулевский, кряхтя, встал и поставил чайник. Чай он кипятил на старенькой электроплитке. Илларион тысячу раз говорил ему, что это древний прибор опаснее любого курения, но Марат Иванович на это возражал, что из-за его плитки пожара еще ни разу не было. Пока он возился, накрывая на стол для неспешного обстоятельного чаепития, Илларион с привычным любопытством оглядывался по сторонам: что новенького? Новенького, как всегда, хватало, но это были исключительно антикварные побрякушки да парочка недурных статуэток, выполненных, впрочем, не во вкусе Иллариона Забродова.

– Что смотришь? – сказал Пигулевский. – Нечего глазеть, сегодня мне тебя порадовать нечем.

– М-да, – сказал Илларион. Марат Иванович стоял к нему спиной, и оставалось только гадать, откуда он узнал, что Забродов именно глазеет по сторонам, а не занят чем-нибудь другим. – Действительно, ничего по-настоящему любопытного. Нищаешь, Марат Иванович. Кстати, тебе не приходило в голову, что твой бизнес, по большому счету, бесперспективен? Что такое антиквариат? Я имею в виду настоящий антиквариат, о котором только и стоит разговаривать. Это вещи, изготовленные, самое позднее, в конце девятнадцатого века. Ну, пускай в начале двадцатого. Объем этих вещей, особенно таких, которые до сих пор сохранили товарный вид и пригодны к употреблению, конечен. Вещи стареют медленнее, чем люди. Пока тот диван, что стоит у тебя на даче, станет антикварным, мы с тобой уже и помереть успеем.

– Оптимист, – фыркнул Пигулевский. – Тот диван, о котором ты говоришь, антиквариатом не станет никогда.

Дерьмо, даже если оно, скажем, окаменело и пролежало в земле десять тысяч лет, так и останется дерьмом. А мой диван даже не окаменеет, он просто развалится и сгниет, и произойдет это, надеюсь, еще при моей жизни. Нынче разучились делать хорошие вещи.

– Тем более, – сказал Илларион. – Значит, твой бизнес бесперспективен не только для тебя лично, но и вообще.

В глобальном, так сказать, смысле. Чем будут торговать антиквары через сто, пусть через двести лет? Пластиковыми ночными горшками? Да тебе уже сейчас, я вижу, туго с товаром приходится. Ни одного приличного раритета. А книги?

Ну, что это такое?

Он небрежно дотронулся до стопки потрепанных томиков серии «ЖЗЛ», выпущенных в начале семидесятых.

– Да, – заливая кипятком заварку, согласился Марат Иванович, – с книгами стало плохо. Даже то, что есть, выхватывают из-под носа. Коллекционеры! Ты знаешь, – признался он, – ненавижу эту новую генерацию коллекционеров. Гребут все под себя, а зачем им книги? Они ведь их даже не читают! Все, что их интересует в книгах, это их рыночная стоимость. Пришел ко мне недавно один – знаешь, из этих, с цепью на шее. Я, говорит, папаша, хочу кабинет себе обставить, так ты мне, типа, подгони книжонок покрасивее, чтобы переплеты с золотом… Подгони! Слово-то какое нашел!

– Ну а ты что же? – заинтересованно спросил Илларион.

– А что я? Продал ему Большую Советскую энциклопедию. Переплет у нее – закачаешься, и сразу на три полки хватит. Хотел еще полное собрание сочинений Ленина продать, да он отказался – золота на переплете маловато.

Илларион молча улыбнулся и с благодарным кивком принял курящуюся горячим паром чашку. Пигулевский уселся напротив него, поддел ложечкой варенье, запил его чаем и почмокал губами. Сделал он это как-то совсем по-стариковски, да и губы у него были нехорошего синеватого оттенка, и Илларион с большим беспокойством отметил про себя, что Марат Иванович начинает понемногу сдавать. Даже щегольской галстук-бабочка сегодня сидел на нем как-то криво, а под тонкой, как пергамент, и такой же коричневой кожей рук сильнее обычного проступали синие узловатые вены.

– Что бизнес, – дуя на чай, пренебрежительно сказал Пигулевский. – Бизнес меня не волнует, на мой век богатых дураков хватит. Душа болит, Илларион. Все меньше для нее отдушин, а это, согласись, печально. Эх, молодость, где ты?

Будь я помоложе, разве я бы тут сидел? Как подумаю, сколько бесценных книг прямо сейчас пропадает по чердакам и подвалам, сердце кровью обливается!