Андрей Воронин - Мертвая хватка

– Дедова? – быстро спросил Сова. – Ну, так это, наверное, от старости. Ей, поди, лет сорок будет, а то и больше.

– От старости, ага, – издевательски закивал Савельев. – То-то, что от старости! Цвести, понимаешь, начала, а потом передумала. Ну вас, думает, на хрен, сколько можно вас грушами кормить, дармоедов? И засохла. Из принципа.

Даже листья в одну ночь почернели от принципиальности.

Ты зачем дерево погубил, дурень?! – неожиданно заорал он, обращаясь на сей раз непосредственно к Валерию. – Ему же цены не было! Отец мой за ним к самому Куделину ездил, за полтыщи верст, а ты плеснул от нечего делать кислотой, и готово дело!

Валерий вздрогнул – и от этого внезапного яростного крика, и от того, что груша, на которой он просто так, на всякий случай, опробовал действие кислоты, оказывается, тоже была привезена от Макарыча, как и те черешни, для которых предназначалась кислота. Да, что и говорить, совпадение получилось страшненькое…

– И что это на свете делается, мать? – горестно проговорил Савельев, обращаясь к жене. – Что это за народ такой народился, что глянешь на него и не поймешь – то ли человек перед тобой, то ли нелюдь какой-то…

– Господи, – едва слышно ответила та. – Господи…

– Да вы что, обалдели все, что ли? – возмутился Сова.

Возмутился неискренне, просто потому, наверное, что не любил громких ссор и ощущал настоятельную потребность как-то вмешаться, прекратить творящееся безобразие. – Батя, нельзя же так! Ты же толком ничего не знаешь, зачем же человека-то зря обижать?

– А ты на рожу его глянь, – хладнокровно посоветовал Савельев-старший. – Глянь, глянь, не бойся! Сразу поймешь, зря я его обижаю или, может, не зря.

Сова посмотрел на Валерия и увял.

– Валера, – сказал он почти умоляюще, – слышь, Лукьянчик, да ты чего? Скажи что-нибудь, чего ты молчишь-то?

Валерий Лукьянов медленно встал, безотчетно сжимая в кулаке испачканную картофелем ложку. Да, сказать хоть что-нибудь было просто необходимо, объяснить, оправдаться, попросить прощения, поблагодарить за кров и пищу, в конце концов, но в голове ничего не было, кроме звенящей ватной пустоты, и слова, которые вдруг вывалились из этой пустоты, были, пожалуй, далеко не самыми подходящими в данной ситуации.

– Да пошли вы все!.. – сказал он, со звоном и лязгом швырнул ложку на середину стола и, опрокинув стул, выбежал из кухни.

…Примерно в полукилометре от околицы он услышал у себя за спиной нарастающий треск тракторного выхлопа.

Не оглядываясь, Валерий приналег на педали, но его гоночный велосипед был плохо приспособлен для скачек по пересеченной местности, а тракторист, похоже, гнал своего железного коня во весь опор, невзирая на вполне реальную возможность опрокинуться, угробив при этом и себя, и машину.

Валерий знал, кто это, но оглядываться все равно не стал, ограничившись тем, что прижался поближе к обочине.

Наконец трактор догнал его, вырвался вперед, описал короткую, очень опасную дугу и резко затормозил, загородив Валерию дорогу.

Когда поднятая колесами старенького грязно-голубого МТЗ густая пыль немного рассеялась, Валерий, как и ожидал, увидел в кабине Сову. На той стороне кабины, что была обращена к Валерию, дверцы не было – черт знает, когда и куда она подевалась, – и Сова был виден Лукьянову четко, до мельчайших подробностей – таких, например, как застрявшие в его кучерявой бороде крошки вареного картофеля.

Широкая загорелая физиономия Совы выражала растерянность пополам с огорчением. Судя по этому выражению, бить Валерия Сова не собирался. Впрочем, кто их разберет, этих пейзан, возьмет и накидает по первое число, сохраняя на морде скорбную мину Андрей Савельев легко выпрыгнул из кабины и подошел к Валерию. Тот на всякий случай приготовился бежать напрямик через поле, бросив все свое имущество, состоявшее из велосипеда и тощего рюкзака, но Сова, кажется, и впрямь не испытывал ни малейшей охоты драться.

– Кончай психовать, Лукьянчик, – сказал Сова, кладя коричневую мозолистую лапу на руль велосипеда. – Ну чего ты взвился? Батю моего, что ли, не знаешь? Побулькает и перестанет. Мало ли что в жизни бывает! Да он уже жалеет, что на тебя наехал. Не признается, конечно, но я по глазам вижу, что жалеет. Аида обратно! Перемелется – мука будет.

Я тебя понимаю, обидно, конечно. Не знаю, что на него сегодня нашло. Нет, серьезно, он сегодня самого себя превзошел.

Не упомню я что-то, чтобы он раньше таких коней швырял.

Это ж надо было додуматься: грушу – кислотой! Маразм какой-то, честное слово! Лукьянов вдруг почувствовал подкативший к горлу тугой комок и понял, что вот-вот заплачет – по-настоящему заплачет, горючими слезами.