Макс Строгов - Противостояние. Армагеддон

4

В Москву ехали на электричке. Так быстрее. В вагоне поезда Марию била дрожь, в такси по пути в Сокольники в больницу – тоже. Она прижималась к Юрию Борисовичу всем телом, и он чувствовал, как она беззащитна и слаба, старался успокоить ее и согреть.

В больнице, поговорив в регистратуре, они прошли в нужный кабинет, где Маша уже была, зашли к врачу. Седой усталый фтизиатр, узнавший Машу, долго перебирал рентгеновские снимки, поочередно крепя их прищепками на специальном, прикрепленном к стене стекле, подсвеченном с обратной стороны. Потом, усевшись за поцарапанный стол, долго читал какие-то листочки, очевидно, результаты анализов, поцокал языком и произнес:

– Ну что же вы так, голубушка, себя не берегли.

В его словах не было вопроса. Ему было все ясно.

– А вы, молодой человек, кем приходитесь Марии Добронравовой?

– Я? – Смешался Юрий Борисович. Неуместно подумал, что Маша в замужестве не поменяла фамилию.

– Как это кто? – Запнулся и осипшим чужим голосом сказал: – Муж. – Он даже приосанился и спросил: – Что там у Маши?

– У вашей Маши, кажется, открытая форма легочного туберкулеза. Опасная стадия. И вас надо бы проверить. Все же близкий контакт.

Новиков испытал почти такой же удар, как тогда на плоту, на Амазонке. Маша смотрела на него огромными испуганными глазами, которые быстро наполнялись слезами. Она словно извинялась перед ним, что так вот получилось. У него в голове стучали молоточки и билась мысль: – Не может быть, не может того быть, это какая-то ошибка! По дороге он думал и надеялся, что обойдется. Она молодая, при хорошем лечении и уходе это не страшно. Он ей поможет.

Как издалека послышался голос врача: – Вы, муж, пока подождите за дверью. А вы, голубушка, раздевайтесь. Буду вас еще слушать.

На ватных ногах Юрий Борисович вышел в коридор. Глубоко вздохнул, напрягся, выдохнул, опять глубоко вдохнул неприятный воздух и медленно выдохнул. Почувствовав себя лучше, он оглянулся вокруг, окинул взглядом непритязательную обстановку. Вышел к лестнице и поднялся на второй этаж. Его, открывшего дверь в лечебное отделение, остановила суровая пожилая сестра в белом застиранном халате.

– Вы куда?! Вход строго воспрещен! Ишь ты, еще и без халата!

Юрий Борисович успел заметить переполненный больными коридор, в основном пожилыми, неухоженными, в коричневых халатах не по размеру, серые стены, немытые окна, затертый пол. Какая-то безысходность сконцентрировалась в этом помещении. И запах, еще более сильный, чем внизу.

– Нет, здесь Машу он оставить не может. – Подумал он.

Спустившись на первый этаж, Новиков еще какое-то время ждал Машу. Вот, наконец, она показалась в дверях вместе с врачом. Он, придерживая ее за локоть, продолжал начатый в кабинете разговор:

– Ложиться и немедленно! Возможно, понадобится операция. Посмотрим.

Маша стояла у дверей с застывшим лицом и, казалось, не понимала, что ей говорят.

Юрий Борисович подошел к ним и сказал:

– Маша, дай мне твой мобильный телефон.

Видя, что она не реагирует ни на слова фтизиатра, ни на его просьбу, сам взял из рук Маши сумочку, раскрыл и достал маленький изящный мобильник белого цвета. Отошел подальше к окну, посмотрел в окно и, шевеля губами, вспомнил один из немногих телефонных номеров, оставшихся от прежней жизни.

– Длинные гудки. Он – пенсионер, должен быть дома. Может, гуляет? Лишь бы был жив! Больше никто мне не поможет. Ну, где ты, дядя Роберт, генерал Генерального штаба, бывший сослуживец отца и давний друг их семьи.

Эти мысли проносились в голове, метались и болью отзывались в сердце.

Наконец трубка ожила и знакомый, но заметно постаревший голос ответил: – Да, слушаю.

– Роберт Иванович, это Юра Новиков, – Юрий Борисович волновался так, как не волновался все последние годы, – вы же помните меня?

– Ах, Юрчик, ах, пострел! Ты что же думаешь, у меня маразм или старость совсем память отшибла? Где ты, как ты? Забыл ведь старика. Заехал бы… Ты знаешь, я Анну Матвеевну похоронил. Сейчас один, как бобыль. Вот жду дочь с внучкой и правнуками. Должна с мужем, полковником – летчиком, в отпуск с Востока приехать.

Новиков слушал быструю речь старого генерала, понимал эту словоохотливость и был благодарен, что он назвал его по давней привычке "Юрчик". Так его больше никто и никогда не называл. В груди появилось чувство вины. Надо было заехать, увидеться, поддержать старика. И решил, что будет каждый день ездить к дяде Роберту, прекрасному шахматисту, играть в шахматы.