Георгий Олежанский - Шах и мат

— Эй, Иваныч, ты давай держись. — Игорь не знал, слышит ли Смирнитский, но очень надеялся, что звуки речи не позволят ему выпасть из реальности, и поэтому продолжал повторять то, что уже говорил не единожды. — Все будет хорошо! За тем поворотом, там наши, Иваныч.

А что еще он мог сказать?

Сколько поворотов уже пройдено, Игорь не знал, но каждый раз рассчитывал, что за следующим будут «наши».

— Ты, главное, не пропадай, — говорил Кириллов, — слушай меня, слушай мой голос и борись, цепляйся за жизнь!

— Жили они долго и счастливо, — закончил Смирнитский, закрывая книжку русских народных сказок.

Он сидел на краю детской кроватки и нежно укрывал дочку одеялом.

— Папа, давай еще одну? — заканючила дочь. — Пожа-а-а-алуйста?

Однако Смирнитский на провокацию не поддался.

— Нет, Лиза, — ответил он ласково, но в то же время строго, — следующая сказка будет завтра.

Дочь надула губки и сложила в знак недовольства на груди руки.

Смирнитский улыбнулся:

— Ты же знаешь, на солдата такие штуки не действуют.

Она еще некоторое время подулась, искоса поглядывая на папу: может все-таки удастся разжалобить на вторую сказку — но папа оказался непреклонен.

— Нет, дорогая, — повторил Смирнитский, — завтра.

— Ну, ладно, — укладываясь в кровать, сказала Лиза, — завтра, так завтра. Но учти, — она постаралась скопировать манеру разговора отца, — завтра у тебя будет один выбор: или читать мою сказку, или которую я тебе покажу.

— Как скажешь, Лиза, — вставая, ответил он.

— Папа! — окликнула Смирнитского дочь, когда он уже собирался выключить свет.

Тот застыл: что-то недетское прозвучало в ее голосе в тот момент. И это одновременно и испугало, и насторожило его.

— Да, дорогая, — наконец произнес он.

Лиза села на кровати.

— А почему ты солдат? — спросила она.

Не готовый к такому вопросу, Смирнитский не нашелся с ответом.

— Это из-за того, что ты солдат, вы с мамой ругаетесь? — задала следующий вопрос девочка. — И тот другой дядя приходит к маме тоже поэтому?

Сердце Смирнитского закололо.

— Когда-нибудь, — с трудом произнес он, — ты поймешь, что есть такая профессия — Родину защищать.

— А я тоже родина? — спросила дочка.

На что Смирнитский кивнул.

— Спи, дорогая. — И он, выключив свет, вышел.

Кириллов несколько раз сильно хлестнул Смирнитского по щекам, пока его глаза не приоткрылись. Потом Игорь открыл флягу и прислонил горлышко к губам полковника, почти насильно влив тому в горло последнюю воду.

Только он собрался продолжить подъем, как за спиной раздались хруст веток и топот ног.

— Пора идти, Иваныч! — Кириллов левой рукой перехватил перекинутую через шею руку полковника, правой обхватил его за пояс и быстро — насколько позволяли оставшиеся силы — скрылся за поворотом.

«Не успели!» — только и пронеслось в голове, когда лязгнул затвор.

Игорь сделал полшага вправо, прикрыв собой Смирнитского, и воздух разрезала короткая автоматная очередь.

«Я все сделал правильно!» — пронеслась последняя мысль в голове Кириллова, прежде чем он замертво повалился на пыльную землю, но так и не расцепил рук, которыми придерживал Смирнитского.

Любой воин скажет, что каждый, кто верен долгу и честен, поступил бы именно так по одной простой причине: в выборе между правом на жизнь и правом остаться собой потерять себя куда страшнее.

Каждый, кто говорит, что он ничего не боится, либо врет, либо дурак. В то, что может быть столько дураков, я не верю. Значит, абсолютное большинство людей просто врет. Я — солдат. Мое дело — воевать. По сути, это единственное, что я могу делать. И каждый раз, когда я выхожу на задание, я дико, до дрожи в коленках, боюсь. Мне становится настолько страшно, что меня начинает мутить. И если меня спросить, почему я выбрал эту стезю, то я отвечу так: «Чтобы люди страны, за которую я воюю, не испытывали такого же страха».

г. Москва, вечер того же дня

Генерал армии Константин Сергеевич Кривошеев расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, дочитав и отложив в сторону последний из поданных рапортов. Дышать становилось тяжело, катастрофически не хватало воздуха.

Кривошеев встал из-за стола. Отодвинув портьеру, он настежь распахнул окно. Ударивший в лицо порыв свежего воздуха принес успокоение и вернул трезвость мысли.

В дверь постучали.