Александр Проханов - Востоковед

Два силача в кузове грузовика скинули накидки, остались в набедренных повязках. Мускулистые, с гладкими спинами, упругими ногами, затанцевали, закружились, ударяли себя плетками, оставляя на спинах розовые рубцы. Музыка дребезжала, звенела, грузовик катил в толпе, танцоры вертелись, кружились, взмахивали плетками, секли себя, чертя на спине, груди, животе красные полосы. И все, кто шел в толпе, стали хлестать себя. Молодая женщина в хиджабе била себя через плечо шелковистым шнуром, вздрагивала от боли, мучительно воздевая глаза. Бородатый старик бил себя железной цепью, удары проникали сквозь пальто, причиняли боль. Кругом свистели хлысты, кожаные ремни, веревочные плетки. Раздавались стоны, вскрики. Парни на грузовике отекали кровью, продолжали танцевать неистовый танец. Мальчик с худенькой шеей бил себя хлыстиком, молчал, и только черные глаза блестели от слез.

Процессия двигалась, колыхались флаги, грохотали бубенцы, уродливые идолы и чудовища блестели клыками. Колонна стенала, ахала. Свистели бичи, и над всем неслись рыдающие песнопения муэдзинов.

Торобов поначалу был ошеломлен этим неистовым самоистязанием. Но постепенно стоны, вопли, истошная музыка вовлекли его в свой огненный вихрь. Он начал притопывать, подражая танцорам в грузовике. Сонмы страдающих и рыдающих людей окружали его, захватывали в свой бушующий поток. Он не сопротивлялся, был готов вторить плачам и воплям. Идущий рядом мужчина в балахоне, похожем на рубище, охаживал себя треххвостой плетью. Несколько ударов достались Торобову. Он вскрикнул от боли. Но боль, которую он испытал, была не страданием, а состраданием.

Он сострадал далекому, тысячу лет назад замученному имаму, его невинным истерзанным детям, убитым соплеменникам. Это были его, Торобова, дети и его соплеменники. Он сострадал всем, кто сейчас в разных концах земли подвергался пыткам, кто мучился на дыбе, кого вели по глухим коридорам, чтобы убить, чьи детские крики только дразнили мучителей. Он сострадал всем, кому невмоготу выносить обиды и поношения, осквернение святынь и хулу. Он сострадал убиваемым на бойнях коровам. Смертельно раненным медведям и львам. Сострадал вырубаемым лесам и мелеющим рекам. Гаснущим звездам, исчезающим в черной дыре. Своим состраданием, своей страстной молитвой он стремился остановить расползание черных дыр, не пускал в них гибнущие галактики. Он стремился запечатать черную дыру, в которую проваливался мир, но не бомбами, не пикирующими штурмовиками, а своим состраданием, своей слезной молитвой и жертвой.

Колонна шла мимо роскошных магазинов, помпезных банков, мимо скромных особнячков и домишек и рыдала и молила о милосердии и любви.

Торобов испытал такое возвышенное волнение, такую благодарность к этим людям, пустившим его в свою молитву, что слезы текли по его щекам.

Он услышал, как в кармане звенит телефон. Вежливый голос спрашивал:

– Господин Торобов? Господин Махди готов вас принять. Через час машина будет ждать вас у «Ескан-отеля».

Встреча с Джеханом Махди состоялась в его резиденции, богатом особняке за высоким забором. Едва Торобов переступил порог, как навстречу ему шагнул высокий, дородный, с полными губами и сияющими глазами хозяин. Обнял Торобова, они касались друг друга теплыми щеками, и Торобов, чуть отстраняясь, оглядывал дородное породистое лицо Махди. Произнес:

– Ну, вы, дорогой Джехан, по-прежнему напоминаете Иранского льва. Того, что изображен на камне в Персеполисе и размножен по всем мировым хрестоматиям.

– А вы, дорогой Леонид, вылитый русский орел. Вам не хватает второй головы, чтобы красоваться на российском гербе.

Они смеялись, радовались встрече. Их связывали не только давние посольские встречи в Москве, не только осторожное, неторопливое общение на переговорах по оружейным поставкам. Их связывала поездка в священный город Кум, визит в исламский университет Мустафы, размышления о божественной справедливости, посещение зеркальной мечети, где образ молящегося подхватывается тысячью зеркал и, как вспышка, разносится по всему мирозданию.

Они перешли из гостиной в трапезную, где был сервирован стол на две персоны. Служители раскладывали по тарелкам печеные овощи, сырные изделия, вареное мясо, наливали в бокалы фруктовые напитки.

– Итак, – произнес Торобов, отпивая душистый сок, – божественная справедливость – это такое положение Вселенной, когда каждая вещь занимает отведенное ей место. Так, кажется, наставлял нас в Куме аятолла Нурсаджани?