Александр Проханов - Востоковед

– А помнишь, брат Леонид, как мы разгружали первую партию «Корнетов» и наши наводчики поначалу боялись к ним прикоснуться? – Гассан с наслаждением предавался воспоминаниям, в которых все опасности и напасти были уже позади.

– А как сложилась судьба того наводчика, его все называли Воробьем? Когда он увидел «Корнет», поцеловал его, как невесту.

– Он стал лучшим наводчиком Хизбаллы. Когда «Меркава» пошли на Бенд-Джубайль, он выбрал в горах позицию. Первый танк показался на дороге, и он его поджег. Второй танк показался, и он его подорвал. Третий – опять! Четвертый – опять! Он поджег одиннадцать «Меркава», бил, пока оставались «Корнеты». Он погиб месяц спустя от пули израильского снайпера.

– А как поживает тот партийный активист, который принимал нас в своем доме и угощал апельсинами из своего сада? Никогда не ел таких ароматных солнечных апельсинов.

– Его звали Абдель Джафар. К его дому ночью прилетели два израильских вертолета. Его подняли прямо с постели, посадили в вертолет и увезли в Израиль. Мы собирали о нем сведения по всем израильским тюрьмам и не нашли следа.

– Я помню, в лагере недалеко от границы молодые бойцы, прежде чем идти на задание, рыли себе могилы. Заранее готовились к смерти. И там был один, его называли Орел, я подарил ему медальон с видом Кремля. Как он?

– Они ушли на задание, попали в засаду и все погибли, кроме Орла. Ему пробило голову, поломало руки, но он выжил. После госпиталя вернулся на базу, пошел поклониться могилам, где лежали его убитые товарищи. У своей пустой могилы, которая зарастала травой, заплакал: «Могила, могила, что я тебе сделал плохого? Зачем ты меня не взяла? Я сейчас в тебя лягу». Его с трудом увели.

Они молчали. Корабль за окном скрылся, но на море оставался белесый след. Баранья голова на блюде беззвучно хохотала. И Торобову казалось, что она хохочет над ним. Над его неведением. Над его неспособностью разгадать простую, лежащую в основании мира истину, которой владели те, о ком он спрашивал.

– Ты так и не приехал, Гассан, в Москву. Приезжай, подарю тебе зимнюю шапку.

– Приеду, брат Леонид. Хочу побывать в Сталинграде.

– Почему в Сталинграде?

– Там русские люди бесстрашно умирали за Родину. Они были шахиды. Весь русский народ – это народ-шахид. Мы здесь тоже умираем за Родину.

За окнами струилась синева Средиземного моря. Белоснежно и хрупко сиял Бейрут, волшебный город, как драгоценная чаша, составленная из чудесных мозаик, населенная народами, верованиями, хранителями древних поверий. Эту чашу раскалывали яростные силы, расшвыривали осколки. Пушки били прямой наводкой по дворцам и мечетям. Самолеты пикировали на усадьбы и парки. С десантных кораблей высаживалась морская пехота. Бейрут горел, стрелял, покрывался копотью. И снова, радениями мастеров и художников, собирались осколки чаши, смывалась копоть, на месте зловонных котлованов поднимали стеклянные башни. По синей воде плыли белые корабли, оставляя на море тихий серебряный след.

Баранья голова хохотала, словно знала обреченность беззащитного города, готового повторить судьбу Багдада и Триполи.

– Я не сказал тебе, брат Гассан, зачем я приехал в Бейрут.

– Чтобы вдохнуть воздух революции?

– Чтобы не вдохнуть гарь разорванного человеческого тела.

– Расскажи, зачем приехал в Бейрут.

Медленно, аккуратно, чтобы не обременять рассказ множеством подробностей, агентурных версий, собственных непроверенных домыслов, Торобов поведал Гассану о террористической группе «Меч пророка». О Фаруке Низаре, майоре иракской разведки. О взрыве русского самолета над Синаем. О взрыве полицейского управления в Триполи.

– Сейчас, по некоторым данным, Фарук находится в Ливане. Выдает себя за любителя древностей, интересуется Баальбеком. Ты отправляешь бойцов в Сирию воевать с ИГИЛ, а ИГИЛ уже здесь, в Бейруте, у тебя дома. Будет взрыв. Я его жду каждую минуту. В отеле, на улице, в этом ресторане. Фарук Низар – мастер террористических операций. Его нужно обезвредить.

Гассан молчал, думал, водил вокруг круглыми, кошачьими глазами. Словно хотел разглядеть террориста в сидящих за соседними столиками посетителях, в официантах, разносящих подносы с блюдами, в старике, закатившем глаза, вдыхающем пьяный дым кальяна.

– Я сообщу нашему подразделению в Баальбек. Завтра утром выезжаем.

Лицо Гассана стало литым, непроницаемым. На лбу отчетливо проявился крохотный иероглиф, оставленный минным осколком.