Виталий Зорин - Карантин

Что удивительно, но есть не хотелось, хотя почти сутки во рту маковой росинки не было. Зато по-прежнему хотелось пить, но это желание скорее всего было вызвано соматическим расстройством организма – даже бултыхайся он сейчас в бассейне и напейся так, что вода из всех пор сочилась, Никита все равно испытывал бы жажду.

Полынов смочил губы из бутылки и, подложив под голову пентоп, улегся. В кустах боярышника было жарко и душно – не то что под мостом, где от бетонных плит и близкой открытой воды тянуло прохладой, – но выбирать не приходилось. Лучше проснуться живым и здоровым на сухой, твердой, как камень, земле, чем умереть во сне на перине.

Снилась Никите баня. Жаркая, душная, заполненная паром. И будто бы посреди бани стоит большой оструганный стол, а вокруг на лавках, закутанные в простыни, сидят его товарищи. Устюжанин, Мигунов, Братчиков, Фокина. Сидит среди них и Никита.

Стол пустой, ничего на нем нет, но ничего им и не надо. И так всем весело, все довольны – радуются, что после взрыва самолета живы остались, а теперь вот в баньке парятся. Устюжанин сидит во главе стола, курит, улыбается добродушно, глаза от удовольствия щурит. Володя наперебой с Олегом анекдоты шпарят, все смеются заразительно, но как-то невпопад, больше не над анекдотами, а от радости жизни.

Напротив Никиты Леночка сидит, и какая-то она совсем другая, непохожая на ту – из лаборатории и из жилого отсека трейлера. Верткая, подвижная, глазами в Никиту так и стреляет.

– Что же ты, Никита, так перепачкался? – весело спрашивает она и подмигивает.

Никита смотрит на свои руки и видит, что они действительно неимоверно грязные, заскорузлые от въевшейся в кожу рыжей пыли Каменной степи. Все вокруг сидят чистенькие, распаренные – один он грязный.

– Идем-ка, мил дружок, я тебя на полок положу да березовым веничком хорошенько отхожу! Будешь ты у нас чистеньким да пригожим, вот тогда тебя и полюбить не грех будет! – прыскает в ладошку Леночка и глазами в его глаза призывно смотрит.

Никита конфузится и исподлобья бросает взгляд на остальных. Но никто на них с Леночкой внимания не обращает.

– Да что же ты смущаешься так! – заливисто смеется Леночка, протягивает руку и, кладет свою ладонь на его.

Ладошка у нее маленькая, узкая, теплая, рука белая. Из-под съехавшей с плеч простыни выглядывают полукружья белых, незагорелых грудей Левое полукружье ритмично вздрагивает от учащенно бьющегося сердца, а в ложбинку по коже медленно скатывается капля пота – жарко в бане.

– Не обращай на них внимания, – говорит тихо Леночка и поглаживает своей ладонью его ладонь.

Сердце у Никиты обмирает. – В этом мире до нас двоих нет никому дела. Все у нас получится!

Леночка снова заливисто смеется, и не понять, то ли шутит она, то ли искреннюю правду говорит…

Треск ветвей поднял Полынова с земли, как зайца с лежки. Чуть стрекоча не задал. Солнце припекало, от его лучей не спасали мелкие листья боярышника, и Никита очнулся весь в поту. Будто действительно в бане побывал, вот только друзей-товарищей с собой в реальность не прихватил. Не смог. Никогда больше им вместе не сидеть.

Треск кустарника доносился со стороны моста, и был он необычно громким, будто кто-то специально шумел, продираясь сквозь заросли напролом. И был этот кто-то не один – треск раздавался по крайней мере с трех-четырех направлений. Словно облава шла, прочесывая правый берег Бурунки в поисках Полынова.

Внезапно оттуда послышался мальчишеский окрик, что-то свистнуло, щелкнуло, размеренные, тяжелые шаги рассыпались паническим топотом, кустарник немилосердно затрещал, и над берегом разнеслось обиженное мычание.

– Тьфу, черт! – шепотом выругался Полынов и чуть не расхохотался. Вот тебе и облава – какая только чушь спросонья в голову не лезет! Коров на выпас погнали. Городок небольшой, почему корову не завести, если сейчас и в больших городах «мода» скотину в квартирах содержать появилась? До коров дело пока не дошло, но кур на балконе, свиней в ваннах – этого сколько угодно! В прошлом году в Питере Полынов собственными глазами наблюдал, как по мостовой, где некогда царские рысаки гарцевали, мужик трех коз на выпас гнал. Невзрачный такой мужичишка, худенький, лысенький, в потрепанном костюмчике, однако шагает гордо, с достоинством, словно он не пастух, а по крайней мере остепененный научный сотрудник. В одной руке совочек на длинной ручке держит, в другой – метелку. Как, значит, какой козе приспичит, так он тут как тут – хитрой пружинкой крышечку на совочке приподнимает и метелкой – раз, раз! – катышки в совочек сметает. И – полный порядок. Даже не наклоняется, то есть весь процесс по-научному организован, как и положено.