Юрий Мокшин - Узники смерти

Мужчины замедлили ход и до предела усилили внимание. Начинало смеркаться. На исходную позицию вышли очень осторожно, так что даже птиц не спугнули, если они вообще поблизости водились. До полной темноты оставалось минут двадцать, и Корнеев дал Зотову бинокль ночного видения, чтобы тот ознакомился с территорией дачи и окружающей местности.

Дмитрий Николаевич надел монтерские когти и забрался на опору так, чтобы голова находилась на уровне веток кустарника. Сама опора воздушной линии была расположена на небольшом холме, благодаря чему и дача, и окружающее пространство оказалось как на ладони.

Веселье было в полном разгаре. В светящихся окнах маячили мужские и женские силуэты. В огромном зале на первом этаже был накрыт большой стол, периодически опустошаемый гостями и пополняемый прислугой. Кто ел, кто танцевал, кто уже уединился в комнатах второго этажа с девочками. Охрана попарно прогуливалась вдоль высокого бетонного забора. Зотов прикинул, что в промежутках между обходами можно успеть пролезть по самому опасному участку и спрятаться на крыше. Слуховое окно было открыто.

"Это хороший признак", — подумал майор и слез на землю.

Стемнело. Погода была пасмурная и ни звезд, ни Луны не было видно. Это тоже оказалось на руку.

— Ну что, с Богом! — прошептал Корнеев.

Он заметно нервничал, но заметно лишь для Зотова, ибо Дмитрий Николаевич тоже чувствовал волнение. Внешне же офицеры выглядели спокойно и уверенно.

— Я полез первым.

Корнеев надел когти и забрался на опору. Пристегнув карабин страховочного пояса к проводу, Валентин Семенович привязал один конец каната, висящего у него на плече, к крюку изолятора, а ко второму концу прицепил связанные когти и осторожно опустил их на землю. Затем он взялся за провод руками, обхватил ногами и пополз в сторону дачи. Благодаря пасмурному небу, Корнеев был почти не виден с земли. Силуэт его тела лишь угадывался в странном темном пятне, бесшумно скользившем в вышине.

"Вот так и появляются сказки про привидения и НЛО", — подумал Зотов, наблюдая за другом в бинокль.

Добравшись до последнего пролета, идущего через территорию дачи, Корнеев остановился, подождал, пока охрана скроется за углом здания, и быстро пополз к крыше. Он, как кошка, проскользнул в слуховое окно и скрылся из поля зрения. Удостоверившись, что все спокойно, Корнеев снова высунулся наружу и подал знак Зотову.

Все прошло как по сценарию. Зотов решил копями не пользоваться, прикинув, что по канату получится быстрее да и. привычней. Он быстро забрался наверх, прополз два пролета по воздушной линии и бесшумно опустился на крышу.

Оказавшись на чердаке, мужчины облегченно вздохнули и улыбнулись. В темноте они не видели лиц друг друга, но знали, что у обоих рот до ушей.

— Если еще и дверь на чердак будет открыта — нам вообще повезет, — прошептал Корнеев.

— А если удастся уйти отсюда подобру-поздорову, то повезет окончательно.

— Шутник могильный, — просто ответил Валентин Семенович и, стараясь не скрипеть половицами, стал искать выход вниз. Луч фонарика скользил по чердаку, пока не обнаружил дверь.

— Нам определенно везет, — прошептал Корнеев. — Она открыта, и кажется, без замка.

Он прислушался и осторожно открыл дверь. Винтовая лестница выходила в коридор второго этапа. Путь был свободен.

— Я думаю, нам там пока делать нечего, — Валентин Семенович закрыл дверь. — Придется ждать, когда разъедутся все лишние и останутся только свои.

— Судя по всему, ближайшие три-четыре часа можно отдохнуть.

Друзья расположились рядом с небольшим окошком, выходящим в сад. На залитой светом территории было днем. Часть гостей вышла из дачи и устроилась вокруг фонтана. Зотов рассматривал пьяные физиономии государственных мужей и, хотя прекрасно понимал, что они такие же люди, как и все, со своими достоинствами и недостатками, скрытыми пороками и явными, но несмотря на все это, майору было неприятно. Воспитанное с детства преклонение перед мастью достаточно глубоко сидело в генах. Неожиданно он почувствовал жгучую ненависть к этим людям. Он вдруг понял, какие чувства испытывали рабы, свергающие своих хозяев, и ужаснулся низменности этих чувств. Он никогда не задумывался над этим, машинально воспринимая советские источники нашей истории, заучивая однообразные фразы о равенстве и братстве, о благородных целях свержения ига капитализма. Он понял, что в 17-м году это сознавала в лучшем случае лишь небольшая кучка людей, сумевшая очень точно сыграть на чувствах толпы.