Николай Иванов - Спецназ, который не вернется

— А теперь таблетки, кофе — и в люлю.

— Лучше бы водочки.

— Ага, и грелку на все тело о двух ногах.

— Соображаешь.

— Соображаю. И не прыгать мне с парашютом, если после этой войнушки не разыщу одну женщину. Почти пятнадцать лет прошло, а вспомнилась недавно до минуты. В море с ней купались, на женском пляже шампанское пили…

— О, а ты романтик, командир.

— Романтиками нас делают женщины, а не служба. Ладно, пока не до лирики. Давай лечись.

Еще раз осмотрев, как укутан больной, подполковник встал, огляделся.

— А знаешь, — донесся приглушенный голос Туманова из пятнистого кокона. — Я недавно одну женщину назвал «Ваша светлость». Тоже красиво и лирично. Женщин хочется называть красиво. И любить красиво.

— По-моему, у тебя слишком большой жар, — прервал воспоминания о пока несбыточном спецназовец.

— Да нет, не бред. Нужно когда-то признаться, что в этом проявляется наше слишком позднее раскаяние перед женщинами за наши глупсти и невнимательность, леность души, наконец. Просто женщина играет на флейте, а мы на барабане. Заглушить, конечно, можем, но надо ли?

— Сейчас получишь у меня по барабану, — Заремба даже колыхнул упакованную тушку пограничника, когда тот попытался высунуть наружу нос. — Кофе больше не подают и таблеток на один раз. Лечись, я поброжу рядом.

— Только не выпускай меня из виду, — встрепенулся внутриутробный Туманов. — Я же ничего не вижу.

— Тогда молчи.

— Тогда молчу.

Чтобы пограничник не волновался, Заремба специально пошуршал листвой рядом. Можно лишиться слуха, обоняния, оружия в конце концов. Но остаться ослепленным на территории противника — подобных страхов и переживаний врагу не пожелаешь. Но Зарембе следовало идти к трассе, разведать ее. Если у капитана началась ломка, дня через два наступит критический момент, самый болезненный. Так что просвета впереди минимум на неделю не наблюдается. Надо пробовать вырываться.

— Я все, — подал голос залежавшийся пограничник. — Готов к труду и обороне.

— А мне нужны люди к бою и наступлению, — отозвался Заремба. Но к Василию подошел. Тот тяжело дышал и потел усердно, о чем свидетельствовала мокрая одежда.

— Живо переодеваться.

Заранее приготовленной тряпицей быстро обтер капитана, стал помогать облачаться в спортивную форму. Туманов дрожал от озноба, и полковник заставил его выпить остатки теплого кофе.

— В-вернемся — с меня ч-чашечка т-турецкого кофе в «Метрополе», — пообещал Туманов.

— К черту кофе, да еще в «Метрополе». Пойдем в кабак и напьемся водки.

— С-согласен. Будь проще, и люди к тебе п-по-тянутся.

— А на кой хрен нам надо, чтобы тянулись фраера? Ублюдки, жирующие за счет войн и продающие за баксы Россию? Политики, потакающие войнам? Ненавижу! Профессионалов, работяг люблю и сам к ним потянусь. А шушеру всю бы прогнал через Кавказ. Царь, кажется, был не дурак, когда гнал сюда всю эту интеллигенцию. И товарищ Сталин тоже. Не зря и народ ей определение дал — вшивая. А он не ошибается.

Спорь Туманов с ним, Заремба наверняка выдал бы еще какую-нибудь тираду. Но Василий согласно кивал раскалывающейся от боли головой, и подполковник остановился. Указал пограничнику на автомат:

— Побудь. Я к трассе.

— Осторожнее. Около нее наверняка мины или растяжки.

— Покрутимся.

Самыми опасными на чеченской войне оказались растяжки не нижние, а пускаемые поверху. Человек идет, всматривается в землю, а проводки тянутся на уровне головы. И вовек не догадаешься, когда заденешь их, кто нашпиговал тебя осколками — свои или чужие. Впрочем, после взрыва разницы никакой: мертвым, как говорится, не больно и не стыдно. Больно и стыдно должно быть живым.

В то же время тот, кто застыдится, войну и проиграет. На ней в манишках к виктории не ходят.

К трассе спецназовец подкрадывался, как осторожный жених к богатой и капризной невесте — шаг ступит, на два вперед посмотрит. Любой пожухлый клок травы, каждую кочку, рытвину обходил. А к обочине вообще не стал приближаться. Залез на дерево, сквозь ветви оглядел дорогу сверху.

Машины шли на скорости, набирая ее чуть выше, где угадывался поворот. Отыскал его на карте, прошел взглядом всю коричневую ниточку, уходившую в Северную Осетию. Именно ее и Дагестан чеченцы невзлюбили более всего за то, что они не поддержали борьбу против России. Долго раскачивали и Кабардино-Балкарию, подогревая в первую очередь балкарцев — сбросьте с себя иго русских и кабардинцев, мы поможем. Теребили карачаевцев, засылали эмиссаров в Ингушетию.