Андрей Воронин - Слепой стреляет без промаха

И тут Глеб вспомнил: так выглядела небольшая комната, которая находилась позади их класса. Странная комната – ее почти всегда держали запертой, хотя в ней ничего не стояло. И открыли ее на его памяти только однажды, когда в школе делали ремонт, а он и другие ученики, оставшиеся в первый месяц каникул в городе, помогали рабочим. В тот день побелили потолок и стены. Они еще слегка пахли известкой. Большинство ребят уехали в пионерские лагеря, а у его отца была уйма работы, и намечавшаяся поездка в Австрию сорвалась и отложилась на следующий месяц. Хотя нет, вспомнил Глеб, ни стены, ни потолок еще не белили.

Это пахла краска, разведенная в алюминиевом баке. А он остался, чтобы раскатать на полу перед завтрашней побелкой бумагу. Кто-то из ребят, чей отец работал в типографии, принес остатки газетных рулонов – бумагу, навернутую на картонные трубки. Глеб не спешил, он знал, что отец сейчас сидит в своем кабинете и у него не найдется времени даже на разговоры. Он отматывал бумагу, стараясь угадать так, чтобы оторванного куска хватило ровно от одной стены до другой. И самое странное – это ему удавалось.

А за окном тогда не светало, а темнело. И тут он услышал в коридоре легкие шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге возникла Лада – девочка, о которой он почти что ничего не знал кроме того, что она довольно красива и сидит на две парты впереди него. Еще он знал, что ее отец крупный начальник и работает где-то в обкоме. Но ее фамилия стерлась из памяти Глеба точно так же, как и лицо ее отца, однажды виденного мальчишкой, когда тот приходил в школу, чтобы забрать Ладу на концерт. Тогда Глеб позавидовал ей. Ведь его отец никогда не позволял себе заезжать за ним на машине. А ее поджидала внизу у самого крыльца черная «волга» с антенной радиотелефона на крыше.

– Ты один? – спросила Лада.

И Глеб сразу же почувствовал в ее голосе неловкость. Ей и неловко было оставаться и в то же время неловко было уходить сразу, словно бы она успела подумать что-то не очень приличное. И Глеб прочел ее мысли.

– А ты чего так поздно?

– Я была у подруги, а потом проходила мимо и вижу, горит еще свет.

Подумала, может, помочь нужно…

– Я не зажигал света.

– Значит, я перепутала этаж.

И даже в наступающей темноте Глеб увидел, как вспыхнул румянец на щеках девчонки. Она присела рядом с Глебом на корточки, забавно придерживая подол платья и плотно сжимая колени, и попыталась помочь ему отрывать бумагу. Глеб рвал с одного конца рулона, Лада – с другого. И вот их руки встретились, пальцы коснулись. Оба они замерли всего на какое-то мгновение. Но его оказалось достаточно, чтобы понять многие тайные мысли друг друга.

Глеб, почти не обращавший ранее на Ладу внимания, вспомнил, как придя однажды с перемены на урок, обнаружил в своем пенале странную вещь – чешский кохиноровский ластик, аккуратно разрисованный шариковой ручкой в два цвета – черный и красный. Ровно очерченное сердце – черный контур, красный фон, над ним по-английски написанное слово «Love» и довольно безвкусные розочки по бокам. На другой стороне ластика он обнаружил собственное имя, написанное латинскими буквами. Конечно же, такая находка являлась прекрасным поводом устроить увлекательную разборку в классе со всеобщим смехом и поисками девчонки, подкинувшей в его пенал бесхитростное признание. Но что-то сдержало его, и ластик исчез в кармане пиджака. А потом весь урок он смотрел на девочек своего класса, пытаясь угадать, которая же из них решилась на такой отчаянный поступок. И он не сумел остановить свой выбор ни на одной из них, решив, в конце концов, что это пошутил кто-нибудь из ребят. Уже после урока он, сидя в парке на лавочке, очистил ластик от надписей, и тот стал вновь белым. И чуть ли не на каждом уроке он лежал на краю его стола.

И вот когда его руки соприкоснулись с руками Лады, он без слов понял: ластик с надписью «Love» раньше принадлежал ей. А может, он обманулся? Ведь у него не хватило тогда смелости спросить об этом напрямую. Тогда он впервые в жизни безошибочно понял, что женщин в этой жизни бояться не надо, что вся их недоступность – это сплошной блеф. Он взял в свои ладони холодные пальцы Лады и заглянул в ее глаза. Там он прочел испуг, но это был испуг человека, решившегося на отчаянный поступок.

– Я поцелую тебя. Можно? – спросил Глеб и не стал дожидаться ответа.

Он, прикрыв глаза, коснулся своими губами ее губ и замер в ожидании. Нет, он уже тогда знал, как нужно целоваться, но почему-то вся эта наука мигом вылетела у него из головы, когда он ощутил под своими губами теплоту ее губ.