Анатолий Мусатов - Русская сага

Обрушившийся удар был ужасен. Вода, падавшая с небес сплошной массой, без просветов и промежутков перебивала дыхание, заливала горло и нос. Держа над собой хлипкие тряпичные навесы, люди изо всех сил сопротивлялись сокрушительным порывам ветра. Лезвии молний, с шипящим треском беспрерывно рвали воздух в куски. Оглушительно гремевшие раскаты грома, не смогли забить стремительно нараставший плотный, перекатывающийся звук. И когда люди увидели вонзавшиеся в землю с глухим чваканьем круглые, величиной с голубиное яйцо, градины, то поняли, что для высших сил были все они великими грешниками, которых следовало покарать немедленно и беспощадно…

Стоны, ржанье лошадей неслись отовсюду. Хлесткие удары ледяных снарядов рвали в клочья бесполезные тряпки, которыми тщетно пытались прикрыться несчастные. Юнкер стоял у своего коня и, сжавшись, ожидал следующего удара. Правое плечо ныло от нескольких попаданий. Юнкер стойко переносил, сыпавшиеся на него удары. Лишь иногда, от особо крепкого попадания, приседая, охал. По совету Колобова юнкер набил тряпьем фуражку. Несмотря на это, каждое попадание градины отдавалось в голове гулким буханьем. Прятаться под телегой юнкер категорически отказался. Прижавшись к шее лошади, юнкер закрывал ее голову нательной рубахой, зажав ворот зубами и натянув руками подол как можно сильнее. Он видел, что все казаки, невзирая на град, так укрывали головы своих лошадей.

Три-четыре минуты, которые понадобились, чтобы пройти градобою, показались юнкеру вечностью. Вжав лицо в пахнущую мокрой шерстью шею коня, он чувствовал, как тот дрожит мелкой судорожной дрожью. Юнкер стоял и молил Господа, пощадить коня и его. Юнкер молился, и это приносило ему какое-то облегчение. Он верил, что пока он обращается к Богу, с ним ничего не случиться.

Едва волна градобоя ослабела, юнкер поднял голову и осмотрелся. Матросы у ближайшей телеги сидели на залитой по щиколотку земле. закрыв головы руками. По их обнаженным спинам стекали покрасневшие от крови потоки ливня.

Ураган по-прежнему не убавлял напора. Молнии вонзались в землю, оглушая людей и лошадей, доводя их до безумия. В одну из телег стоявшую поодаль, ударил разряд молнии. Телега развалилась надвое, как от прямого попадания артиллерийского снаряда. Несмотря на ливень, поклажа вспыхнула, будто облитая смолой. Впряженные в нее матросы, попадали, словно подкошенные. Широко раскрыв рты, корчась, они зашлись в немом крике. К телеге уже бежали со всех сторон казаки. Они опрокинули ее на землю и, располосовав веревки, начали растаскивать обугленные тюки и ящики. Едва казаки растащили груз, штабс-капитан заставил отнести ящики к другой телеге. На лежащих без движения пятерых моряков никто не обращал никакого внимания. И лишь когда поклажу перенесли, занялись моряками. Хорунжий собственноручно обследовал каждого из них. Убедившись, что трое не подают признаков жизни, приказал оттащить всех пятерых в сторону.

– Господин ротмистр, все пятеро – дохлятина. Всех, как есть, прибило молнией…

Ротмистр хмуро выслушал хорунжего:

– Груз распределить на оставшиеся телеги.

Оглядев степь, прибавил:

– Матросов осмотреть и доложить. И вот что, хорунжий, всех матросов накормить. Судя по всему, нам отсюда не двинуться еще два-три часа. Всем привести себя в порядок, высушиться и поесть. Выполняйте…

Ротмистр дернул повод и направил жеребца к головным телегам обоза. Конь, тяжело выдирая из глубокой грязи копыта, заартачился. Переминаясь на месте, недовольно всхрапнул. Федор Иванович зло огрел его плетью. И хотя он понимал, что никак не сможет повлиять на ситуацию, каприз коня выдавил на сердце жгучую волну желчи. «Черт возьми все это!.. И время это, и людей, и эту страну, которую даже Бог оставил!». Ему страстно захотелось закрыть глаза и окаменеть, как видневшийся вдали каменный истукан, которому не ведомы никакие переживания и страсти.

Насытившаяся жертвенной плотью, стихия, удовлетворенно урча громами, уносилась вдаль. Степь, еще недавно, покрытая желто-бурым покрывалом, теперь, насколько хватало взгляда, была расчерчена неровными белыми валами выпавшего града. Они напомнили Захару пенные буруны взбаламученного моря после недавнего шторма. Он сидел на покрытой водой земле, поджав под себя ногу. Вода быстро уходила в землю, оставляя после себя жирное месиво чернозема. Захар тупо смотрел себе под ноги. Прислушиваясь к разливающейся, ноющей боли в голове и руках, которыми прикрывался во время града, думал: «Этим станичным есть за что воевать… Нам бы в деревне такого чернозему…».