Анатолий Мусатов - Русская сага

К полуночи моряки притихли. Сами собой смолкли негромкие разговоры. Каждый думал о приближающемся рассвете. Молодые, полные сил парни, в своем сознании отвергали сам факт умереть вот так, – не в бою, а как на бойне, не имея возможности противостоять врагу. Их сердца наполнялись жаркой, нестерпимой ненавистью. Они были уверены, что взглянут в отверстия винтовок без содрогания и дрожи. Честь балтийских моряков, соединявшая их в монолитный спай, оставалась для них священной и неколебимой!

Вскоре там, откуда должен был взойти раскаленный диск светила, чтобы снова наполнить день слепящей, выматывающей жарой, заалела тонкая, словно лезвие казацкой шашки, полоска зари. Со дна балки ее не было видно. Но Захар, по кромке балки, окрасившейся еле заметным оттенком алого цвета, угадал скорый рассвет. И едва он осознал это, как первые лучи всходящего солнца рассыпались красными искрами, будто дрожащими каплями крови, по кончикам штыков.

Казаки, всю ночь просидевшие у костров, сонно переговариваясь и стряхивая с попон на остывшую землю обильную росу, зашевелились. Капли росы, сверкая мириадами ярких огней на траве, росшей по краям балки, сливались в единое белое зарево, отчего снизу казаки, лошади и стволы деревьев казались висящими в воздухе.

Захару это явление показалось чем-то нереальным, знамением. Оно было похоже на посланный свыше знак, давая ему понять о каком-то повороте судьбы. Уже с четверть часа слышались звуки, похожие на далекие раскаты грома. Захар огляделся вокруг. Многие моряки не спали, прислушиваясь к понятным каждому, бывшему на фронте, звукам. Била артиллерия…

«Здорово лупят…» – обронил лежавший неподалеку бородатый, лет под сорок, матрос. «Главным шпарят…» – тихо отозвался другой. «Это, братва, не иначе, как под Тихорецкой…». «Да, верст пятьдесят будет, не больше…». «Это наши, верняк, жарят задницы казачкам!..». Разговор покатился дальше, порождая надежду и веру в возможное освобождение из плена. Моряки по-прежнему, лежали, не шевелясь. Некоторые приподнявшись, оборотили напряженные лица в сторону доносившейся до них артиллерийской канонады. Каждый, вслушиваясь в далекие раскаты, истово молил своих небесных покровителей: «Только бы успели!..».

Наверху, судя по звукам, что-то происходило. Резкие выкрики команд, ржанье лошадей и шум накатывающихся откуда-то повозок разорвали хрупкую предутреннюю тишину. Охранение внезапно как-то засуетилось, задвигалось в торопливой беготне. Голос, выкрикивающий приказы, был тонок, визглив, с нотками близкой истерики. Для людей, находившихся на дне балки, он звучал зловещим и роковым приговором. Снизу, на фоне густо-синего неба было отчетливо видно, как на край балки подтянулись, выстраиваясь в шеренгу, казаки. Сняв с плеча карабины, они взяли их наизготовку. Между казаками, раздвигая их плотный ряд хищными упитанными рылами, высунулись пулеметы.

Вечность, застывшая в едином миге, длилась нескончаемой жутью. И моряки, и казаки, отрешившись от пут бытия, в своих душах взывали к Богу. Разные они возносили молитвы. Но для каждого из них единой целью и желанием была яростная жажда спасти свою душу. Одних – как убийц, других – как закланной жертвы.

Те же, кто сейчас определял их судьбу, сами трепетали перед разверзшейся вечностью. Тяжким грузом на их плечи ложилась судьба фронта. Он был прорван получасом ранее на участке Павловская – Белая глина. Об этом сообщил прискакавший с десятком казаков личный порученец главнокомандующего. Слетев с коня, он заперся в хате с ротмистром. Вскоре порученец выскочил оттуда красный, злой, с взмокшим от произошедшего разговора, лицом. «Вам немедленно надлежит выполнить распоряжение Ставки… Я знать ничего не знаю! – орал он в открытую дверь. – Вы отвечаете лично за сохранность!.. Не позднее шестнадцати ноль-ноль завтрашнего дня прибыть в Екатеринодар…». Взлетев на поданного казаком коня, порученец остервенело хлестнул его по крупу и тут же ускакал назад.

Федор Иванович, оставшийся в хате, отвернулся от двери и яростно сплюнул:

– Колобов! – и увидев появившееся в приотворенную дверь лицо ординарца, процедил: ─ Господ офицеров ко мне! Быстро!

– Слушаюсь, ваш высокоблагородь! И хорунжего к вам? – осторожно спросил он. – Его благородь на екзекуции…

– Я сказал всех! – сорвавшись на крик, прогремел ротмистр. Колобов исчез, а ротмистр, поднявшись из-за стола, подошел к окну. По станице уже тянулись предвестники отступления. Поднимая тяжелую, придавленную росой пыль, шли беженцы, узнав о прорыве фронта красными. Обгоняя их, скакали казачьи группы, закинув пики за плечо и гнусавя заунывную песню. Среди казаков Федор Иванович не видел ни одного значка части, ни старшего чина, что говорила бы о какой-то упорядоченной, планомерной тактике отхода. Все было похоже на хаос, бегство толп, орды разуверившейся в успехе своего дела казачьей массы.