Александр Тамоников - Палач из Галиции

К ночи стали подтягиваться члены группы. Он выставил на стол все, что у него было: печенье, ржаные сухари.

– Бедствуешь, командир? Много денег не бывает? – сказал Газарян, плеская чай в алюминиевую кружку.

– Так их вообще уже почти нет, – сказал Волков, для убедительности выворачивая карманы. – Снова задерживают довольствие. Хоть бы коммунизм быстрее построили и деньги наконец-то отменили. Устал уже выкраивать эти крохи.

– Наступление коммунизма по техническим причинам временно откладывается, – заявил Алексей. – С разрухой сначала надо бы справиться, последствия войны устранить. Что такое коммунизм, Максим? Это не только каждому по потребностям, но еще и от каждого по способностям. Что ты сегодня сделал, чтобы не стыдно было ужинать?

– Савицкая весь день сидела в приемной, – проворчал тот. – Нормальная, кстати, баба. Есть в ней некое очарование. Комендант как увидит ее, так млеет. Я несколько часов сидел напротив, в компании каких-то девчонок с печатными машинками. Они из райкома, боятся там находиться, ходят под охраной. Какие-то списки печатали весь день.

– Девочки из секретариата? – уважительно проговорил Газарян, знавший толк в прекрасной половине. – Ни одной не назначил свидание?

– Они страшны, как первородный грех. – Волков передернул плечами. – Самых некрасивых в городе нашли. Нет, нормальные девчата, на красную книжицу реагируют здраво, но с Савицкой не сравнить. Несколько раз эта баба покидала помещение. Столовая, туалет, ничего интересного. Выходила в магазин через дорогу, стояла в очереди за хлебом. Люди шарахались от нее, волком смотрели. Она могла бы взять без очереди, но решила быть, как все. Впрочем, народ этого не оценил. Бабы шипели ей в спину, мужики скабрезные знаки делали.

– Ничего не передавала постороннему? – спросил Алексей. – Может, ей что подсунули?

– А вот этого, командир, каюсь, не разглядел. Толпа закрыла, никакой возможности. Вышла с булкой, вывалялась, так сказать, в народе, снова подалась в свою приемную. Лицо ее мне не понравилось. Вроде нормальное, а холодком от него веет. Ушла из кабинета вместе с комендантом. Отношения там тоже не радужные, выясняли чего-то. Он посадил ее в свой «газик», повез куда-то.

– Что у тебя, Арсен?

– Не хотелось бы мне оказаться в этой больнице, – признался Газарян. – Ольга Дмитриевна Антухович – женщина, конечно, заметная, специалист, наверное, грамотный, но оказаться под ее началом – это далеко не подарок судьбы. Дурдом, короче. Источник нервозности – именно она. Самодурство и все прочие бабские причуды. Дескать, я иной раз не знаю, о чем говорю, но всегда уверена в том, что права.

– Можно группу захвата высылать? – спросил Волков.

– Лучше психиатров. Ходит по отделениям, орет, всех строит, грозится разогнать. Санитарок – за грязь, медсестер за халтуру, больных – за нарушение режима. А сама дальше носа не видит. Я в халате там торчал, косил под санитара из Жлотова, так она даже не покосилась.

– Зря ты так считаешь, – заявил Алексей. – Эта дама все видит и очень непроста. Что случилось в Жлотове?

– Банда напала на истребительный отряд. В них вояки не особо умелые. Поступил сигнал, что в одном из сел банда. Кинулись на грузовике. В лесу перед ними дерево упало, дорогу перегородило.

– Да, это не очень хорошая примета, – сказал Алексей. – Надеюсь, выжившие есть?

– Четверо. Двое из них очень тяжелые. Пятеро погибли под пулеметным огнем. Водитель выжил, скорчился под баранкой, сумел увести машину задним ходом, а потом развернулся и удрал. Раненых доставили в Збровичи, двух сразу на операцию определили. Антухович рычала, что ей советских солдат лечить нечем. Мол, куда лезут эти украинцы, если воевать не умеют?

– С посторонними контактировала?

– Постоянно, – ответил Гаспарян. – В основном конфликтовала. Даже офицеры, прибывающие по каким-то делам, и те ее боятся.

– А может, в душе она добрая, ранимая и ей просто мужика не хватает? – с улыбкой предположил Волков.

– Хватает ей мужика, – отмахнулся Газарян. – Сам заместитель коменданта прибыл под конец дня. Так она и с ним разлаяться умудрилась. Потом, правда, вместе ушли.

– Что у тебя, Федор? – Алексей повернулся к Малашенко.

– Карпо Шинкарь проживал на улице Кабинетной, это на южной окраине. Дома давно нет, пожарище бурьяном поросло. Поговорил с соседями. Странная особенность у этих людей, командир. Если с ними по-человечески, то и они могут нормально. В общем, заведомо отрицательный персонаж. Быдло, мужлан, рожа страшная, оттого и не женился. Работал на скотобойне, очень любил свою профессию. По молодости грабил поляков, поколачивал евреев. Когда стало можно, принялся убивать и тех, и других. Сейчас ему глубоко за сорок. Люди давно его не видели. При немцах появлялся, щеголял новой формой, участвовал в показательных казнях местных активистов. Насиловал баб, а те, понятно, молчали в тряпочку. Где он жил, никто не знает. Потом ОУН объявила войну на два фронта – против немцев и наших, – и никто в форме его уже не видел. Как, впрочем, и без таковой. В леса ушел, сволочь. В места, где прошла его молодость, теперь, понятно, не сунется. Разве что ночью.