Дэвид Моннери - Боснийский ад

— А потом?

— Будет зависеть от того, что мы там обнаружим. Но лично у меня нет намерения оставаться там навсегда. Если, предположим, два дня у нас уйдет на Вогоску, еще три на Завик и пару дней мы пробудем там, затем еще три или четыре дня уйдут на то, чтобы добраться до побережья... Мне бы хотелось оказаться в Сплите недели через две, начиная с сегодняшнего дня.

Бриндли кивнул.

— О’кей, — сказал он. — Я так понимаю, что после прибытия сюда вы еще не связывались с Херефордом. Я могу оказаться в затруднительном положении, — добавил он. — Конечно, на все надобно время, но все же...

— Мы можем сами связаться, — сказал Дохерти. — Но ведь им ничего не известно о сложившейся здесь ситуации, и, значит, они ничем не могут нам помочь. Кроме того, — добавил он с усмешкой, — они и не любят, когда их беспокоят.

Когда они вышли из автомобильного парка, Бриндли пожелал отряду Дохерти удачи.

Возвращаясь в гостиницу, Дохерти размышлял над тем, какое решение примет Барни Дэвис. Разумеется, официально он не мог разрешить вступать в контакт с местными силами, это Дохерти понимал, но ведь можно и не говорить ему об этом. Ну а тот факт, что штаб-квартира САС не делала попыток связаться с ними с тех пор, как они прибыли в Сараево, говорил о том, что КО держит ситуацию под контролем.

Стартовой площадкой комбинированного отряда стал дом на дороге, ведущей от северных окраин Сараева к горной деревушке Нагорево. Десятка собиралась сюда потихоньку весь день, чтобы у наблюдателей на холмах не возникло подозрения, будто намечается какая-то операция. Теперь собравшиеся попивали здесь чаек из одуванчиков, покуривали, проверяли снаряжение и почитывали экземпляры журнала «Мэд». Этот журнал, должно быть, выписывал владелец дома, член антиснайперского подразделения, убитый несколько недель назад.

Из дома они вышли в 22.00, прошли по дороге, ведущей в Нагоре во, несколько сот ярдов, а затем свернули на тропинку, бегущую вверх по склону. Гребень холма находился в пятистах ярдах над ними. Там же располагались позиции сербской артиллерии, продолжавшей обстреливать то, что еще оставалось от Сараева.

Существовало предположение, что вокруг города расположены несколько замкнутых колец войск, не дающих ни проникать в город людям и продуктам, ни покидать его, но мнения о том, насколько плотен этот кордон, в Сараеве разделялись. Хаджич безрадостно смотрел на возможность удачно пройти сквозь линии сербских войск, не встревожив врага, и уповал лишь на бесшумные МР5.

Дохерти придерживался иной точки зрения. Опыт подсказывал ему, что зачастую такие кордоны существуют лишь в воображении, и требуются не столь уж большие усилия, чтобы развеять фальшивые представления об их неприступности. Исторически сложилось так, что в большинстве случаев просто разыгрывались роли осаждаемых и осаждающих, с тем чтобы создать впечатление, что никто не может проникнуть через разделяющую их линию. «Находящиеся наверху сербы и помыслить не могли, — думал Дохерти, — что кто-то решится предпринять попытку, на которую решился этот отряд из десяти человек. И, следовательно, сербы не отрядили соответствующие силы для предотвращения подобных попыток».

А может, ему это так представляется. По крайней мере они находились в движении, на правильном курсе и подальше от Сараева. Накануне вечером в баре гостиницы он разговорился с журналистом-шотландцем. Мужик, лет сорока пяти на вид, был блаженно пьян, и большая часть разговора касалась пустяков, типа поражений «Селтика». Но, как затянутое тучами небо изредка прорезается лучами солнца, так и их безмятежный разговор прерывался порой высказываниями, вызванными отчаянием.

— Говори что хочешь, — сказал журналист, — но если что и умерло в этом веке, так это вера в то, что человечество хоть чему-нибудь да научилось.

Дохерти хотел было не согласиться, но не нашел, что возразить. Вот и сейчас у него не было веских аргументов, когда он карабкался вверх по темной тропе вслед за Хаджичем и Хаджриджой, И вместе с этим пониманием возник следующий вопрос: если мир оказался в луже дерьма, из которой не выбраться, то ради чего же он, Дохерти, рискует жизнью?

Ради друга? Он любил Рива, но не стольким был обязан ему, чтобы забыть об ответственности перед Исабель и детьми.

Воинский долг? Он его уже выполнил с лих

не был верховным жрецом. Нет, все-таки он взялся за это дело по привычке. И из любопытства. И теперь начинал подумывать, не было ли это самым глупым решением в его жизни.