Александр Бушков - Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2

Самое почетное в стране военное кладбище, как с ними часто случается, ничуть не выглядело роскошным, наоборот, строгим и лишенным каких бы то ни было архитектурных изысков. Длинные ряды одинаковых каменных надгробий, усеченных пирамидок с бронзовым геральдическим щитом на лицевой стороне (как объяснил Кирилл, одинаковых для всех — и для генералов, и для удостоившихся здесь погребения рядовых). Аккуратные, мощенные гранитом дорожки — где широкие, чтобы по ним могла проехать похоронная процессия, где узкие. И все, ничего больше.

Красные гвоздики, к каким Мазур привык лома, здесь были не в ходу, их заменяли белые камелии (причем тут не было в обычае и то, чтобы число цветов было непременно нечетным. В своем букете, купленном в одной из лавочек у ворот, Мазур насчитал восемь - и машинально отметил, что у сына столько же).

От высоких аркообразных ворот идти пришлось довольно долго — Мазур уже знал, что кладбище существовало лет сорок, открывал его еще дон Астольфо, да и сам наверняка рассчитывал здесь упокоиться — да вот, как известно, не сложилось, могила ему выпала в Буэнос-Айресе...

Ну вот и пришли. Итог как итог — так случалось со множеством других людей и со многими еще случится. Стандартное надгробие высотой человеку по пояс, гравировка на бронзовом щите (буквы отнюдь не вычурные, самые обыкновенные):

Colonel Olga-Anhelita Karreas

1972 — 2003

Patria et Honore!

И в самом низу — обычные для католических надгробий буквы R.I.P., сокращение латинской фразы «Покойся с миром». Итог как итог, не лучше и не хуже других, у некоторых могил нет вообще, а кое у кого даже приближенное место гибели неизвестно — чтобы далеко не ходить, можно вспомнить Франсуа и Мишу Кацубу...

Мазур давно уже терпеть не мог ходить на кладбища, даже к могилам лучших друзей — разве что в случаях, когда происходило что-то торжественное, и отказаться было никак нельзя. Не было тут ни психологических вывертов, ни запутанных тропиночек подсознания. Просто-напросто, по его глубокому убеждению, и сами памятники, и то, что покоилось под ними в земле, ничего общего уже не имели с живыми когда-то людьми. Он почему-то был твердо убежден, что мертвым глубоко все равно, приходят к ним на могилу живые или нет. Тут что-то другое — а есть ли оно и какое оно, предстоит узнать самому — будем реалистами, не так уж много лет пройдет, прежде чем это случится, и он будет знать совершенно точно...

Но он, кое-как положив букет, выстоял положенное время — ради сына. Не было ни мыслей, ни чувств, и прошлое перед глазами не вставало. Словно он пребывал в некоем отупении. Эта каменная пирамидка не имела ничего общего с женщиной, которую он когда-то любил, монумент ни на что не влиял и ничего не мог изменить...

Когда они сели в машину, Кирилл не завел мотор — только опустил до упора оба передних стекла. Помолчал — такое впечатление, собираясь с духом. Наконец спросил негромко:

— Сеньор адмирал; мы можем немного поговорить?

— Конечно, — сказал Мазур.

Вот теперь, коли уж завязался разговор в машине, можно было смотреть на сына неотрывно, не рискуя навлечь на себя подозрения в неких неприглядных помыслах. Что странного в том, что собеседники глядят в лицо друг другу?

Его не покидало странное чувство: будто время описало причудливую петлю, и напротив него сидит он сам, бравый курсант Кирюха Мазур, уже давно успевший свести знакомство с гауптвахтой — как правильному гардемарину и положено. Если курсант ни разу не был на губе, это означает, что жизнь у него невероятно скучная, благонравная и безгрешная, бесцветная — кто будет такого уважать?

— Знаете, сеньор адмирал, я почти не помню мать, — сказал Кирилл. — Когда она погибла, я был слишком маленький, да и до того с ней виделся реже, чем хотелось бы — у нее была серьезная служба, отнимавшая массу времени. Конечно, осталось много фотографий. Я знаю, что она была очень красивая, это-то я знаю. Но вот что до остального... Отец почему-то очень не любит говорить о ней, вспоминать что-то, — он поколебался, но все же закончил: — Это смешно и странно, быть может, но мне иногда кажется, что он даже сейчас не осознал до конца, что она мертва...

Вполне может быть, подумал Мазур. Случается не с одним человеком. Быть может, и я, если покопаться в глубинах сознания, и до сих пор не вполне осознал, что она мертва — я не видел, как она погибла, меня не было на похоронах, я помню ее исключительно такой, какой она была на берегу того заброшенного в глухомани озера: золотоволосая фигурка на фоне леса, пронизанного косыми яркими лучами заходящего солнца, прямая, как натянутая тетива, и они нескончаемо долгий миг смотрят друг другу в глаза. Потом она резко отвернулась — волосы вспыхнули золотистым пламенем, попав в солнечный луч — и почти бегом скрылась меж деревьев, уходя к вертолетам. Вот и все. Более поздней картины в памяти нет, ей просто неоткуда взяться.