Андрей Воронин - Пуля всегда права

— Юра, не подумайте, что я так уж боюсь смерти. Нет, боюсь, конечно, но не в такой степени, чтобы идти на преступление. Но они сделали зло моему сыну! Я не говорю про мужа — он взрослый человек… Правда, недостаточно сильный, чтобы за себя постоять… Я говорю не о физической силе, как вы понимаете. Но ребенок… На такое способны только первостатейные подонки, и любой нормальный человек обязан отстреливать их, как бешеных собак. А я к тому же мать этого ребенка. Я понимаю, что еще довольно молода и у меня могут быть другие дети. Но кто гарантирует, что и этих детей не постигнет судьба Кости? Кто даст гарантию, что на моем пути опять не возникнет какой-нибудь Боровиков или Садальский, которому что-то в наших отношениях — деловых или личных — не понравится?

Юлия замолчала. Потом отбросила покрывало и, не запахивая халата, полы которого обнажили великолепное, будто точенное Праксителем из эгейского мрамора, тело, подошла к Филатову. Тот на мгновение забыл, как дышать. Эту нехитрую науку заставила вспомнить хлопнувшая входная дверь.

— Василиса ушла, — тихо сказала Юлия. — Она отпрашивалась навестить племянника… Юра, давайте выпьем на брудершафт. И кстати, не пора ли вам снять эту дурацкую куртку?

Только теперь Филатов заметил, что стоит на темно-сером ковре в носках и кожаной куртке. Понимая, что сейчас произойдет что-то совершенно не вяжущееся с его выработанными годами представлениями, он неловко стащил куртку и оглянулся, куда бы ее повесить.

— Вешалка в коридоре, Юра, — усмехнулась Васнецова.

Когда Филатов вернулся в комнату, на письменном столе стоял большой хрустальный штоф, наполненный коньяком, и две рюмки.

— Выпьем, — сказала Васнецова, — за то, чтобы зло было наказано. А на брудершафт — третий тост.

Филатов обратил внимание на то, что отец поднял первую рюмку за жизнь похищенного сына, а мать — за месть его похитителям. Но это мимолетное наблюдение лишь скользнуло краем его сознания.

Юлия практически сразу же наполнила по второй.

— Выпьем за вас, Юра. Я мало знаю о вас, — сказала она. — Может, расскажете о себе, ну хоть в двух словах?

Проглотив комок в горле, Филатов произнес:

— Не мастер я рассказывать… Юлия. Тем более о себе. Родился почти сорок лет назад, в школе учился. Рязанское закончил. В Чечне воевал. Инкассатором работал, монтажником, охранником, таксистом. Все… — Он действительно не знал, что еще может рассказать этой женщине, профиль которой казался четко нарисованным на фоне пятна света от настольной лампы. О Чечне? О реках крови? О друзьях, одни из которых предали, а другие погибли ради него? О миллионах, прошедших через его руки? О горах трупов, которые он сам же и воздвиг? О том, что мог упасть с высоты двенадцатиэтажного дома и остаться после этого в живых? О женщинах, которых любил? Нет, ничего этого он Юлии не расскажет.

— Непростой вы человек, Юра. И давайте, — сказала Васнецова, наполняя рюмки в третий раз, — сделаем так, чтобы Юрий Алексеевич Филатов для меня всегда был только Юрой. А я для него — Юлей. Давай выпьем, Юра.

Она встала первая. Филатов за ней, они сплели руки в классическом жесте и выпили на брудершафт, как делали это до них миллионы мужчин и женщин. Поставив рюмку, Юлия прижалась губами к его губам. Поцелуй был так долог, что у Филатова захватило дух. О Василии Васильевиче Васнецове, который лежал в Институте скорой помощи имени Склифосовского, он в этот момент не вспомнил.

Зато он понял, что уже никогда не сможет относиться к этой женщине так, как к другим.

— Останься со мной, Юра, — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Останься, я прошу тебя. У меня никогда такого не было…

Филатов только молча кивнул и обнял женщину, чувствуя, что сходит с ума.

— Подожди меня, родной, — тихо сказала Юлия. — Я в душ. Я быстро. А потом ты…

Филатов вдруг почувствовал себя совсем мальчишкой перед многоопытной женщиной. Он сбросил свитер и стал ждать.

Юлия вышла из ванной комнаты совершенно обнаженной. У нее действительно была невероятная фигурка; к его удивлению, в тяжеловатых бедрах, стройных ногах и высокой, совершенно не тронутой годами груди Филатов уловил такую сексуальную непосредственность и неискушенность, словно это ей предстояло впервые.

Юрий поспешил в ванную комнату, быстро разделся и встал под душ. Пусть все идет своим чередом. Время остановилось…

Выйти совсем голым он не рискнул и накинул на себя белый махровый халат, висевший тут же и скорее всего принадлежавший его шефу, которому он собирался наставить рога. Впрочем, это волновало его меньше всего. Магическая сила чувства полностью заглушила все принципы, которыми прежде руководствовался Филатов.