Сергей Зверев: Танкисты

А бой продолжался. Три немецких истребителя вытянулись в линию и атаковали краснозвездную машину один за другим. «Ястребок» крутился, огрызаясь короткими очередями, сам переходил в атаку из самых неожиданных для врага положений. И вот еще один «мессер» вдруг отвалил в сторону и на маленькой скорости потянул на юг над самыми верхушками деревьев. Видимо, у него были серьезные повреждения.

– Эх, суки! – закричал Луговой и грохнул кулаком по крылу над гусеницей танка.

Советский истребитель как будто натолкнулся в воздухе на невидимую стену. Из двигателя стали вырываться языки пламени, потянулся хвостом черный дым. Еще немного – и самолет клюнул носом и, вращаясь вокруг одного крыла, полетел к земле. Все, кто наблюдал за воздушным боем, замерли, но потом над дорогой пронесся вздох облегчения и ликования. Купол парашюта вспух над лесом белым облаком. Снова заработали зенитные пулеметы, и «мессеры» ушли за лес в южном направлении. Над дорогой послышались голоса командиров: «Отбой воздушной тревоги».

– Товарищ младший лейтенант, ну почему он был один, где наши соколы? – повернулся к командиру Луговой. – Ведь неделю, неделю уже отступаем, а где наша армия, где авиация? Ведь мы же должны железным кулаком… собраться… ведь как мы пели, помните…

Соколов видел, как наливаются слезами негодования глаза сержанта-сверхсрочника, как стискиваются его кулаки до белых костяшек пальцев. Надо было что-то отвечать, надо было как-то объяснить своим танкистам. Он же командир, он обязан все знать и поддерживать в них боевой дух. Хотя боевого духа как раз хватало. В бой танкисты вступили на следующий день после начала войны, 23 июня. После ночного марша они с ходу атаковали передовые части фашистов. Атаковали и отбросили. И, выполняя приказ, закрепились на этих рубежах. Это был первый бой молодого лейтенанта Алексея Соколова. Он был горд, что его взвод уничтожил два вражеских танка и несколько десятков человек пехоты. Они полдня выкапывали тремя экипажами танковые окопы, как и положено по уставу. И к полуночи, упав без сил, но полные желания по приказу командира корпуса вскочить и занять места в боевых машинах, они говорили и говорили о вероломном враге, о том, что сейчас Красная Армия соберется в кулак и вышибет обнаглевшего агрессора со своей земли. Но в час ночи пришел приказ сниматься с позиций и отходить на восток.

И вот неделя прошла, а корпуса и дивизии все отступают и отступают. Обливаясь кровью, хороня бойцов, оставляя сгоревшие танки, отходили, оставляя свою землю врагу, оставляя поселки, даже города. Вот уже сто километров от границы, вот уже двести… Соколов стянул с головы шлемофон, взъерошил свои светлые волосы и, откашлявшись, заговорил с интонациями, которые слышал у полкового комиссара за несколько дней до войны на собрании офицеров полка. Молодому командиру было трудно говорить, потому что и Луговой, и Доброжин, и даже механик-водитель Бурун были старше его по возрасту. Все они были сверхсрочниками, которые прослужили в танковых войсках по четыре и пять лет. Их должны были отправить в запас еще весной этого года, но в силу усложнившейся обстановки пришел секретный приказ танкистов в запас не увольнять.

– Это временная мера, Луговой, – заговорил Соколов. – Вы же не первый день в армии, вы понимаете, что раскрытой ладонью не бьют. Командование должно определить, какими силами и в каком направлении ведется наступление противником, определить направление его главного удара, а затем, собрав в мощный кулак все наши бронетанковые силы, ударить, ударить по флангам. Не просто остановить, а окружить и уничтожить врага. Нанести ему такой урон, такие потери, чтобы он в будущем сто раз подумал, прежде чем посягать на нашу Родину!

– Кулак, – тихо пробормотал стоявший рядом сержант Доброжин. – А от нашего кулака только три танка и осталось. Где наш батальон, который придали дивизии? Раздергали по частям наш кулак.

Соколов хотел было возмутиться и строго отчитать командира танка за такие мысли и тактическое непонимание. Доброжин и Луговой были командирами танков в его взводе или, как это звучало в уставе, командиры танковых отделений. На них он надеялся в бою как на себя самого. И то, о чем думали сержанты, было важно для боя, для командира. Как их убедить, что если командование приняло такое решение, значит, в этом была необходимость? Значит, это было единственно правильное решение в данной ситуации. Правда, сам он так не считал, но веру в командиров поддерживать был обязан. Но сказать молодой командир не успел. К танкам подбежал старший лейтенант в гимнастерке с порванным рукавом и следами крови на боку. Он пробежал глазами по лицам танкистов и спросил торопливо: