Николай Иванов - Тот, кто стреляет первым

– Машина внизу.

А хоть в лифте! Хоть самолет. В армии незаменим только начфин, и то лишь потому, что в сбербанке хранится образец его подписи.

– За меня Серега остался.

– Сереге собираем по 100 рублей на челюсть: погладил в ресторане чужую жену по заду. Командир за вами…

– Я с Глебкой! – продолжал намывать Костя защитный бруствер перед личным, но на глазах становящимся одиночным окопом.

Да, он с сыном. Сын в игрушках. Жена с Маришкой в поликлинике, как раз собирают справки для санатория. Есть, конечно, теща, но она придет не раньше обеда. Ничего у сержанта с командиром не получится при всем их желании.

– Без вас сказали не возвращаться.

Вот кто может быть хуже тещи, так это посыльный в первый день отпуска. Толку, что отключил мобильный? Эх, Серега-Серега, что ж у тебя такие блудливые руки оказались? Автомата им мало?

– Тили-бом, тили-бом, загорелся Кошкин дом. Вж-ж-ж! – примчался на коленках, управляя пожарной машинкой, Глебка. Оглядел гостя. Не увидев его превосходства над отцом, спросил о взрослом, непостижимом: – Пап, а правда, что за вторником сразу идет сентябрь?

– Он как раз сегодня и пришел, Глебка. Играй.

– Вж-ж-ж! Тили-бом, тили-бом!

– Там как раз школа, – услышав про 1 сентября, приоткрыл тайну срочного вызова сержант. – В заложниках дети. Много.

Возведенный с таким старанием защитный бруствер оказался из песка: рассыпался, похоронив отпускные тапки и санаторий.

– Ясно. Иду.

Сержант кивнул, но от развалившегося окопа не отошел, остался охранять открытую дверь.

Сумку с амуницией, по старинке именуемой «тревожным чемоданчиком», Костя вечером наивно запихнул за швейную машинку. Назад ее, за шиворот! И как же долго включается мобильник! За это время можно сшить Глебке рубаху! В коробке для пуговиц барыней лежит шоколадная конфета. «Ласточка»… Теперь жена не берет трубку. На приеме? А теще по пробкам лучше на метле летать!

– Товарищ капитан!..

Костя помнил, что он не майор. Только что делать с сыном, который тушит «Кошкин дом»? Глебка для полноты эффекта может включить и газовую конфорку, и выскочить на балкон вызывать пожарные вертолеты…

– Глебка, мы мужики?

– Мы мужики, – замер тот солдатиком рядом. Скосил глаза на подглядывающего сержанта: вот так надо слушаться моего папу!

– А давай поиграем в войну? – предложил Костя сыну, торопливо перебирая на вешалке одежды. Куртка, вильнув оборвавшимся хвостиком петельки, сама соскользнула вниз…

– Давай. Я прячусь?

– Нет, сегодня ты будешь… заложником. Я сначала поеду вон с тем товарищем сержантом, уничтожу всех плохих дядек, вернусь и освобожу тебя. И вместе съедим эту конфету, – протянул Глебке «Ласточку».

Берцам просились щетки и крем, но обойдутся: судя по всему, им будет не до жиру и лоска.

– А ты мне подаришь потом скрытую камеру? – почувствовав личный интерес отца к игре, цыганом выставил условие Глебка.

– Зачем она тебе?

Ремень, кепка.

Готов.

– А я повешу ее на Новый год на елку и увижу, как приходит Дед Мороз!

Пришедшая после обеда теща, сглаживая вину за опоздание, засюсюкала, загукала от дверей. Тишина насторожила, и, торопливо сбросив с ноги сапожок, допрыгала на ней, босой, до двери в детскую комнату. И спустилась по косяку, освобождая грудь от сдавившей кофты: в комнате на полу спал прикованный наручниками к батарее внук, покрытый, словно серебристой чешуей, навешенными на рубашку орденами и медалями. Рядом с ним стояла миска с едой и кружка воды, из кулачка Глебки виднелась надкушенная конфета. Посреди комнаты лежала записка с ключиком от наручников, но сил хватило только дотянуться до телефона, нажать на ноль и двойку, а потом и тройку.

– Лишить родительских прав и посадить! – явившаяся сразу за милицией чиновница из управы взмахнула руками, фокусником выпуская из-под широких рукавов кардигана стайку журналистов. Те, словно клювиками, защелкали фотоаппаратами. Глебка, звеня медалями, молотил в воздухе ногами, отбиваясь от милиционера-ключника:

– Меня папа спасет. Уходите все.

– Вот оно, воспитание. Вот оно! – Теща призывала всех в свидетели, указывая и на прибитую к стене соску. – Это он так отучает от нее дочь. Еще вымерял расстояние до рта, чтобы не на вырост! Солдафон!

Старший милицейского наряда словно услышал слишком знакомое слово из уст собственной тещи. Набычился, и стоявший рядом лейтенант замахал руками – кыш-кыш, пошли-пошли все вон. Ни теща, ни чиновница в посторонних оказаться не желали, но лейтенант грудью и распахнутыми руками, как ковшом бульдозера, выгреб всех в узкий дверной проем.