Александр Тамоников - Нетленный

– И что мы тут прыгаем, как на Майдане? – рявкнул я и с трудом устоял перед искушением треснуть пацана по загривку.

– А что это у меня? – вдруг сказала Варвара и помахала перед носом пацана пятисотрублевой купюрой. Отрок насторожился, прекратил дергаться и предпринял попытку отобрать дензнак. Но Варвара тоже была начеку.

– Ладно, делай, что хочешь. – Я выпустил пацана. – Сами истратим эти деньги.

Тот дернулся, отбежал на пару метров, потом задумался, поковырял в носу и вернулся, вожделенно поглядывая на сжатый кулачок Варвары.

– Ладно, мужик, давай базарить. Только побожись, что не будешь руки распускать.

Я пожал плечами – неужели я настолько похож на детоубийцу? Пацан был самый нормальный, вольнолюбивый, с пробелами в воспитании и совсем не похожий на замороженных обитателей восточной окраины.

Мы спустились в ближайший овраг, заваленный мусором, чтобы не маячить на виду, расселись, кто на чем.

– Закурить дашь? – спросил пацан.

– Не дам, – отрезал я. – Добывай сам, моя совесть пусть останется чиста.

– Деньги давай, – сморщился малек.

– Так, слушай сюда, чадо, – сказал я. – Сейчас ты нам подробно, обстоятельно, хорошим литературным языком опишешь события позавчерашнего дня, при этом ничего не фантазируешь, а излагаешь голые факты. После этого мы решаем, достоин ли ты вознаграждения.

– Вот попал… – вздохнул Пашка. – Я не умею обстоятельно и хорошим литературным языком.

– Не умеешь – научим, – улыбнулся я. – Не можешь – поможем. Не хочешь – заставим. Как-то так. Ладно, не парься, говори, как можешь. Коллега, включайте диктофон, позднее расшифруем эту «стенограмму».

– Давно включила, – пожала плечами Варвара. – Хоть над чем-то посмеяться…

Павлу Романовичу Татаринцеву в прошлом месяце стукнуло двенадцать лет. Вполне солидный возраст, чтобы жить самостоятельной жизнью и принимать взвешенные решения. Но разве с этими стариками разгуляешься? Бабка ворчливая, дед у нее на поводу, никакой вольной жизни. Чуть не то – сразу ремень в руки (а бабка хоть и старая, но рука еще твердая) или рацион урезают. В школу заставляют ходить, хотя там всего с десяток учеников, единственная радость в жизни – лето. Родаки скончались несколько лет назад, обоих накрыло «КамАЗом» на трассе, так что теперь дед с бабкой типа опекуны. Есть кореша, с которыми Пашка проводит время, но один недавно ногу сломал, а второго на перевоспитание в город увезли. Вот и слоняется отрок всеми днями по деревне, ищет себе развлечения. Иногда из-под палки траву на огороде выдернет, деду в сарае поможет. Телик сломался, даже единственный канал Томского ГТРК стал недоступным. Позавчера бабка всыпала ни за что: ну, подумаешь, поиграл со спичками. А когда в шкафу старые «фолианты» вспыхнули, перепугался, кинулся в сени, схватил первую попавшуюся канистру с жидкостью…

«Молоток Пашка, – подумал я. – Тушить огонь бензином – это по-нашему».

…Все обошлось, примчались дед с бабкой, залили огонь водой, ничего не пострадало, кроме десятка книг и парочки семейных фотоальбомов, но старуха убивалась, а потом ему так всыпала… В общем, обиженный Пашка сбежал из дома в пустующую избу бабки Ушаковской, залез на чердак, там и просидел весь вечер. В заброшенную халупу он часто пробирался, проводил там свободное время, особенно не гадил. И с пацанами туда ходили, в карты играли. У мертвой бабки Ушаковской в доме уютно, только призрак этой самой бабки часто бродит, скрипит по дому, воет. Но Пашка – храбрый воробей, научился уживаться с привидением. С чердака он видел, как его собственная баба Женя с прутьями наперевес шляется по деревне, зовет его, грозит всяческими карами. Но Пашка лишь злорадно усмехался из чердачного окна – пусть помучается.

Бабка знала его как облупленного, вскоре унялась. Наступил поздний вечер, Пашка валялся на чердаке, размышлял о своей нелегкой доле. К дому напротив подъехала машина, он прилип к окну. Это был внушительный пикап. Вышел Василий Злобин, новый жилец (Пашка узнал его, луна как раз вылезла), открыл ворота. Пикап заехал внутрь. Стало интересно. Там еще была женщина, несколько мужиков. Вся компания вошла в дом и пропала. Тут с правой стороны, с запада, подъехала еще одна машина – на вид высокий джип, цвет в ночи не разобрать. Фары не горели, мотор работал тихо, но у Пашки хороший слух. Машина встала в районе 12-го дома, и ему пришлось извернуться и сплющить физиономию о стекло. Несколько человек отделились от машины, стали перебегать вдоль ограды. Пашка не герой, он вообще не понимал, что происходит. Оно ему надо? Мужики из первой компании вытащили из дома что-то тяжелое, понесли к машине, загрузили в задний отсек. Тут на них и напали – створки ворот остались полуоткрыты. Пашка плохо видел, что там происходит. Глухие крики, свалка, женщина взвизгнула. Потом он слышал сухие щелчки, словно плетью били, кто-то упал, а то и не один. Кого-то скручивали, другой бросился в дом, за ним была погоня. Звенело разбитое стекло. Бедолагу притащили, но почему-то из-за дома. Люди возились, мельтешили, не уследить. Подъехал джип, таившийся у 12-го дома. В пикап кого-то затаскивали. Женщина пискнула пару раз и замолчала. Пикап выехал со двора, подался в восточном направлении к выезду из деревни. За ним пристроился джип. Кто-то выскочил, закрыл ворота у Злобиных, потом прыжками догнал машину. Вспыхнул свет у Аглаи и в его собственном 4-м доме. Значит, люди что-то слышали. Пашка кубарем скатился с чердака и припустил за машинами вдоль ограды. Да вовремя повалился в дебри лопухов у столба с электричеством. Обе машины встали, не доехав до развилки. Вышли двое с небольшим чемоданчиком, вернулись в деревню. Обход они начали с третьего дома, постучались к Бирюкову. Стучались громко, вели себя уверенно, хотя и вежливо. Пашка подполз, все видел. Бирюков открыл, они предъявили документ, вошли, а через минуту вышли. Бирюкова не били, не убивали, он остался в доме. Пашка видел, как маячит тень за занавесками. Потом эти двое отправились к Пашкиным дедам – та же история. Очень короткий визит. Вышли из дома – и к Аглае, а потом к Рябову. Пашка отползал, прятался в траве. К Ушаковской тоже заходили, но не задержались – поняли, что дом заброшен. Это были крепкие, ничем не примечательные мужчины, не говорящие лишних слов. Заглянули к бабе Насте, топтались под дверью, стучали. Но в дом, по-видимому, не попали – Пашка не помнил, чтобы открывалась дверь.