Сергей Зверев - Бронебойный экипаж

— Да это уже делается! — махнул рукой лейтенант. — Как стемнеет, пошлю ребят в поле за немецкими автоматами и патронами. Со своими патронами у нас туго. «Шмайсер» на большом расстоянии штука бестолковая, но для ближнего боя, когда немцы к самым окопам подойдут, будет в самый раз. Плотность огня сразу увеличится, если мы из всех автоматов ударим. Так и будем работать. На двести метров из трехлинеечки выбивать их по одному, ну, а когда ближе, тут все в ход пойдет. Даже их же гранаты. Ты пользоваться немецкими гранатами умеешь? Приходилось?

— Приходилось, — кивнул Соколов. — Ладно, Вадим, иди готовься. К худшему готовься. Я к танкистам.

Экипажи были заняты неприятной, но необходимой работой. Из старой ржавой емкости под водонапорной башней, где за осень скопилась вода, они кололи лед, топили его в бочке, а потом этой водой и жесткими щетками счищали с брони остатки последнего боя, когда они ринулись уничтожать прорвавшуюся пехоту огнем и гусеницами. Страшное зрелище, когда танк давит людей. Только не надо думать о враге как о людях, да никто и не думал. Ненависть была сильнее.

— Как дела, Василий Иванович? — подошел Соколов к Логунову.

— Нормально, — отозвался устало сержант. — По «семерке» четыре попадания, у Фролова девять. Вмятины такие, что смотреть страшно. Ничего, выдержали наши старушки. Правда, у 313-го с трансмиссией беда. Бабенко обещал разобраться. Жалко, никакого цеха или мастерской в городе нет. Башню бы снять, не добраться с ней. А через те два люка на корпусе не очень-то много сделаешь. Ладно, разберемся. Что начальство?

— Затишье какое-то странное. У них там не атакуют. Я разведку послал, посмотреть, что еще против нас есть. У Щукарева потери большие. Нечем нам обороняться.

— Командир, в городе есть несколько танков, которые мы подбили, когда ворвались сюда. Посмотреть бы, может, притащим?

— Не сейчас, Василий Иванович. Пусть разведка вернется с данными. От машин не отлучайтесь, выставь наблюдателя, следите за левым флангом. Как ребята?

— Николай переживает сильно. Ему впервой вот так, пехоту под гусеницы. Раньше, если было, то незаметно, а тут специально давили. Догоняли и под гусеницы. А на Руслана смотреть страшно. Не поверишь, командир. Когда все закончилось, когда мы Щукареву фланговым ударом помогли, он выбрался наверх в люк башни и смотрел на поле. Оглядывался назад, вперед смотрел, по сторонам. Смотрит и губами шевелит. Не знаю, или молился, или проклинал.

— Я их понимаю, — кивнул Соколов. — Это мы с тобой, я в армию по своему желанию пошел, профессией своей сделал, ты финскую прошел, снова воюешь. А они, пацаны, не для этого родились. Мужик должен семью создавать, дома строить.

Логунов вздохнул и промолчал. Сейчас что-то между ними случилось. Оба впервые обращались друг к другу на «ты», как к равному. Соколов и не знал, когда учился в танковой школе, что такое может быть. Не знал, что война так роднит и сближает людей. Порой человек, с которым ты смерти в глаза глядел, которого спасал или который выручал тебя, с которым спал под одной шинелью, ел из одного котелка, становится чуть ли не самым близким человеком на свете. На войне если уж веришь человеку, то навсегда, это серьезно, это заслуженно.

— Когда все это кончится, — пробормотал Логунов, — я думаю, мы много чего дома рассказывать не будем. Ни женщины, ни детишки всего не узнают, что мы видели и через что прошли. Сам про Гражданскую слушал и восхищался. Лихие атаки, и все такое. А оно вон как… по колено в крови. В такое не поверишь, пока сам не окунешься.

— Значит, не будем рассказывать, — усмехнулся Соколов. — Только про лихие атаки расскажем.

— Русские солдаты и офицеры! — с чудовищным акцентом вещал громкоговоритель из-за леса. — Вы храбро сражались, и немецкое командование желает подарить вам жизнь. Вы должны добровольно сложить оружие и сдаться в плен. Немецкое командование гарантирует вам жизнь, лечение раненых, а после окончания войны вам разрешат вернуться домой к вашим семьям.

Соколов сидел в люке танка и слушал. В морозном воздухе звук шел далеко, разносясь эхом по черному, изувеченному войной лесу. Логунов вылез и сел рядом с командиром. Он сдвинул шлемофон на одну сторону, освободив ухо. «Русские солдаты и офицеры…» — монотонно бубнил голос.

— Я что-то не понял, командир, — сплюнув в сторону, спросил Логунов, — они там своего шнапса перепили, что ли? Значит, в открытом бою справиться с нами не смогли, теперь уговаривать начали? Ребята, сдавайтесь, а то у нас уже сил нет вас атаковать! Я такое перед войной в цирке видел. Там один клоун…