Николай Прокудин - Последняя обойма

— Между братьями и сестрами?

— Ну да — между двоюродными и троюродными.

Стас презрительно хмыкнул.

— Либо это полная лажа, либо автор статьи — англичанин. Впрочем, это одно и то же.

— Вот во всем у вас, интеллектуалов, либо евреи, либо англичане виноваты. Ты так считаешь? Но журнал, в котором она опубликована, вполне серьезный и авторитетный — «Наука и жизнь».

— Саша, люди несколько тысячелетий заключали браки безо всяких церквей, ЗАГСов и прочих бюрократических наростов на теле общества.

Подумав, молодой старлей согласился:

— Пожалуй, ты прав. Только одного не пойму: с какого боку тут англичане?

— С такого. Ты разве не в курсе, что именно они придумали «гениальную» схему сохранения семейного капитала?

— Нет. Расскажи.

— Да чего там рассказывать? Механизм прост, как у швейной машинки «Зингер»: чтоб капитал не упорхнул из семьи, нужно женить сына на кузине.

— Хм, неплохая идея, — оценил командир взвода.

На что ротный деликатно возразил:

— Идея отличная. Только от результата блевать тянет.

— Почему?

— Потому что, используя данную схему несколько веков подряд, британская аристократия начала вырождаться. Вероятно, поэтому они впоследствии широко открыли двери для эмиграции из колоний.

— Может быть, им для улучшения породы забрать отсюда еще тысяч сто «духов»?

— Хорошо бы…

Пока Воротин жевал тонкий стебелек травинки, гоняя его из одного уголка рта в другой, Сашка Еремин анализировал услышанную информацию. Потом его мысли вяло потекли в другую сторону…

Внезапно о чем-то вспомнив, он оживился и спросил:

— Стас, а правду говорят, что ты нарвался на взыскание от самого командующего?

Стас повел носом, будто собираясь чихнуть, поправил закрывавшую половину лица панаму и нехотя ответил:

— Правда.

— За что?

— За нецензурные выражения.

Воротин зевнул и блаженно потянулся в стрелково-пулеметном сооружении из массивных булыжников, а коротко и по-простому — в СПСе. Ротный лежал, плотно прижавшись к одной стене, а его друг — старший лейтенант Еремин, бывший командиром первого взвода и фактически являвшийся его заместителем, — к другой. Солнце не по-осеннему нещадно палило, и даже натянутый сверху полог из плащ-палатки не спасал. Скоро наступит настоящая суровая зима, и в горы придут ужасные холода, а пока — жара и душно, ни дуновения ветерка. Бойцы группы тоже отдыхали, сосредоточившись в тени построенных душманами СПСов. Повезло: самим ячейки для обороны оборудовать не пришлось, саперы проверили позицию на наличие мин, после чего все сразу устроились на отдых.

Трое дозорных, расположившись на некотором удалении от лагеря, внимательно глазели по сторонам.

— Тебя? За нецензурные выражения? — не веря в услышанное, переспросил старлей.

— Ну, меня. А что в этом странного? Кто у нас в десантуре и вообще в армии не ругается матом?

— Все ругаются. Только в твоем исполнении я слышал это крайне редко.

— Я и в самом деле раньше не ругался, — почему-то улыбнулся Воротин, — пока не довелось познакомиться с одной интересной барышней.

— Барышней? А при чем тут барышня? Расскажи, Стас!

Командир роты сунул под спину свернутую куртку и снова улегся на прежнее место.

— Ладно, слушай.

Воротин и впрямь не шибко походил на выпускника Рязанского десантного училища. Нет, внешность у него была самой подходящей: высокий, широкоплечий, мускулистый; кожа смуглая, нос с горбинкой, на лице либо недельная щетина, либо вообще борода. Если на нем была военная форма, то сомнений в его принадлежности к десантуре ни у кого не оставалось; в гражданской одежде он больше походил на спортсмена-борца с Кавказа. Борьбой он увлекался с детства, в училище стал отличным рукопашником, прекрасно плавал, стрелял, «двадцатку» с оружием и тройным боекомплектом пробегал на одном дыхании.

На здоровье Станислав никогда не жаловался, ветрянкой и свинкой в юности не болел. Большинство женщин считали его наружность вполне привлекательной, в особенности на летнем пляже, когда из одежды на нем оставались одни плавки. Скорее всего, так и было. Более всего Воротин не любил зависимость, поэтому, однажды поняв, что основательно подсел на сигареты, заставил себя бросить это дело и с тех пор курил только в крайних случаях. По тем же причинам ровно относился и к алкоголю, однако мог запросто накатить стакан водки после тяжелой и затяжной операции или рюмку-другую за столом с лучшими друзьями.