Валерий Примост - Приднестровский беспредел

И вот в этот день, дождавшись обеда, «шатуны» выдвинулись в давно облюбованную ложбинку, откуда открывался шикарный сектор обстрела румынских позиций. Почему именно в обед? Потому что уж больно весело было врезать по жрущим свою мамалыгу румынам серией осколочных снарядов. Ведь более беззащитным и уязвимым, чем во время еды, солдат может быть только, наверное, во сне. Или при справлений нужды.

Выдвинувшись на огневую позицию, навели бинокли. Присмотрелись. Румыны на той стороне, расположившись между деревьями вокруг бачков с обедом, мирно трапезничали. В ярком солнечном свете были хорошо видны сгорбленные над мисками фигурки в хаки, мерно двигающиеся руки с ложками, брошенное рядом на траву оружие.

Установили пушку, навели, зарядили и, благословя, грохнули.

Трах! Бах! В румынском лагере поднялось раскидистое земляное дерево. Опешившие от неожиданности правобережные муравьи в хаки кинулись врассыпную, роняя миски, ложки, автоматы.

Трах! Бабах! На той стороне снова полетела во все стороны земля, несколько фигурок остались лежать в траве. Остальные, сломя голову мчались к окопу.

Трах! Тарарах! Снаряд ударил точно в одну из кучек беглецов. Вместе с комьями земли веером полетели ошметки человеческой плоти.

Тут же заговорили с той стороны автоматы, потом пулеметы, еще через десяток секунд несколько раз подряд громыхнули гранатометы.

«Шатуны» оттянулись назад.

— Ну что, попустило? — улыбаясь, спросил Ванька, когда они вернулись к землянке.

— Да где там… — мрачно покачал головой Саша.

— Понимаешь, наша пушка — штука хорошая, спору нет. Только ведь Серегу-то ею не вернешь…

«В древнегреческой мифологии, — подумал Миха, — существовало волшебное оружие, которое при желании могло лечить нанесенные им раны… Как жаль, что мы не древние греки!..»

— А у него ведь двое детей осталось, у Сереги… — пробормотал с горечью Саша.

Еще недели две назад — после неоднократных подготовительных встреч с канистрами вина на нейтральной полосе — ребята-ополченцы с «Тюльпана» наладили прямую телефонную связь с румынскими карабинерами напротив. Втихую конечно. И с того времени ни тем, ни другим не приходилось строить догадки насчет намерений визави в неприятельских окопах. Просто крутишь ручку полевика, привет, мол, мужики, как дела? «Нормально. А у вас?» Ну, тоже, дескать, ничего. Что на завтрак было? Опять мамалыга? «А вы опять „Сектор Газа“ слушали?» Ну, и так далее. Но это — вводная часть разговора, чтобы, так сказать, прощупать почву, чтобы выяснить, нет ли сейчас на позициях какого строгого начальства, не обломились ли карабинеры дружить, не заменили ли их какой другой частью. А уж потом спрашиваешь, ну что, мол, сегодня воюем? «Да нет. Зачем?» А если к ночи начальство ваше осерчает! «Ну, тогда начнем лупить по звездам. Только и вы тоже, ладно?» А чего нам, ладно, базара нема. Правду говорят, что простые люди всегда общий язык найдут. Потому что простым воевать друг с другом не за что.

Только сегодня «тюльпаны» позвонили карабинерам не ради жизнерадостного трепа, а совсем но другой причине. По причине, которая сделалась относительной редкостью за время фронтового затишья — по поводу стрельбы.

День был тихий и ленивый, обычный «скучный» день, и, казалось, ничто не предвещало никаких неожиданностей. Время близилось к обеду, ополченцы привычно валялись на матрасах, греясь на солнышке, как вдруг тишину резко разорвало тарахтение автоматов.

Ополченцы торопливо заняли оборону согласно боевому расписанию и приготовились отражать атаку, которая, судя по активности огня, должна была быть достаточно энергичной.

Только атаки не было. Стрельба, то затихая, то снова разгораясь, все продолжалась, где-то рвались гранаты и дико кричали люди, а атаки все не было. Мало того, в сторону позиций ополченцев не было сделано ни единого выстрела. В окопе «Тюльпана» распространилось недоумение. Что за черт? Может, наши зашли карабинерам в тыл, или диверсия какая? А может, на пушку берут румыны? А может?..

— Короче, Кисель, — окликнул комбат одного из своих людей, — иди, наверное, позвони румынам. Хули они там молотят?..

Кисель, невзрачный сутулый парнишка, почти мальчик, с уныло опущенным носом, меланхолично-медлительный, недовольно ворча, побрел в штабной блиндаж. Кисель не любил приказов из-за необходимости их выполнять и в силу этого не очень хорошо относился к комбату, от которого эти приказы текли, с точки зрения Киселя уж очень мощным потоком. Хорошо себя чувствовал Кисель только в сидячем положении. А очень хорошо — в лежачем. Так вот, рядом с комбатом это было совершенно невозможно.