Евгений Сухов - Чужой своим не станет

Однако после отрешения от командования группой армий «Центр» фельдмаршала Эрнста Буша и назначения на его место фельдмаршала Вальтера Моделя, известного специалиста по оборонительным действиям, отступление немцев замедлилось. Они пытались выровнять фронт, для этого выдвигали вперед прибывающие оперативные резервы.

Информация о второй стадии операции «Багратион» держалась Ставкой в строжайшем секрете. Все соединения, составляющие Первый Белорусский фронт, продолжали готовиться к наступлению, для чего интенсивно проводились тренировки взаимодействия пехоты с артиллерией и танками. Из наиболее опытных бойцов формировались штурмовые подразделения. Молодое пополнение натаскивали тактическим приемам в условиях, максимально приближенных к боевым.

Ни на секунду не прекращалась агентурная разведка, с особой тщательностью изучались позиции противника артиллерийскими наблюдателями; велась акустическая разведка; усилилась авиационная разведка, которой только за последние дни удалось выявить около ста артиллерийских батарей, около пятисот блиндажей и около трехсот различных огневых точек.

На какой-то момент по всему фронту в эфире установилось затишье Командующие армиями, опасаясь прослушивания, лично ставили задачи командирам частей. Стараясь ввести противника в заблуждение, интенсивно велись ложные земляные работы. Все указывало на то, что Красная армия крепко увязла в обороне. Немцев не следовало разубеждать, наоборот, нужно было всячески подтверждать предлагаемую им дезинформацию. Сейчас полковнику Русовому представлялась такая возможность.

О Люблин-Брестской операции знал только ограниченный круг посвященных. Предполагалось, что Первый Белорусский фронт перейдет в наступление в полном составе, включая его левое отставшее крыло, бывшее длительное время не столь активным. Правое крыло должно было обойти и занять Брест с восточной стороны.

Одна из задач Ставки заключалась в том, чтобы ввести немецкое командование в заблуждение и отвлечь его от направления главного удара советских войск.

– Твоя задача, – негромко продолжал генерал-полковник Малинин, размешивая ложечкой сахар, – убедить немцев в том, что мы не собираемся продолжать наступление в Белоруссии. Что мы будем окапываться здесь и дальше, а значительная часть соединений Первого Белорусского фронта будет переброшена под Кишинев. Пусть думают, что именно там направление главного удара! И сделать это нужно как можно быстрее!

– Понял, товарищ генерал-полковник.

– Очень надеюсь, что эта информации дойдет до Гитлера. Хотя ему сейчас не до этого… Разбирается со своими соратниками, пытавшимися отправить его на тот свет. Ты слышал об этом?

– Так точно. Гитлера пытались взорвать в его резиденции. Жаль, что не удалось.

– Может, даже и хорошо, что не удалось. Мы этого гада судить будем! А потом повесим на площади! Пусть весь мир видит! Ты говоришь, что этот Штольце пользуется особым расположением Кальтенбруннера?

– Да. А Кальтенбруннер, в свою очередь, имеет право докладывать оперативную информацию напрямую Гитлеру.

– Это хорошо… Будем надеяться, что наш план сработает.

Чай допит. Постепенно закончилось и печенье.

– Разрешите идти, товарищ генерал-полковник?

– Идите и докладывайте мне о малейших передвижениях на фронте.

Вернувшись в штаб корпуса, полковник Русовой распорядился, чтобы к нему доставили Штольце и пленного радиста.

Через двадцать минут диверсанты сидели напротив полковника. Немного в сторонке разместился Романцев. За прошедшие несколько часов гауптштурмфюрер заметно сдал, ссутулился, щеки ввалились, носогубные складки углубились. На скулах выступила серая густая щетина. На рукава гимнастерки налип мусор. Смотрел вокруг понуро, от прежней бравады не осталось и следа.

Своим внешним видом Штольце озабочен не был. Стало понятно, что за прошедшее время поистрепалась не только его одежда – изменился он сам. Его напыщенная манера держаться улетучилась: голос ослаб, железные интонации исчезли. Взгляд – потухший, усталый, полный безразличия.

За то время, пока они не виделись, немец о многом успел подумать и, похоже, пришел к неутешительному выводу: его семья оказалась уязвимой, а повлиять на ситуацию из плена он не мог.

Теперь перед Романцевым сидел человек, воля которого была надломлена.

Радист оставался спокоен, свой выбор он уже сделал.

Полковник Русовой положил перед Штольце лист бумаги: