Николай Иовлев - Поединок

И в тот самый миг, когда я успеваю осмыслить это просветление, что-то тяжелое, неимоверно сильное, быстрое и ловкое, стремительно и мощно обрушивается на меня сбоку. Отброшенный в сторону этой неведомой силищей, больше рефлекторно, нежели намеренно, нажимаю на гашетку кольта — и, оглушенный ударом в ухо, ошарашенный внезапностью нападения, валюсь навзничь. И пока валюсь, успеваю понять, почему рука, сжимающая кольт, рванулась вверх, почему из жерла ствола вырвалась вспышка пламени, почему… Низвергаемый на асфальт, я вижу — словно в замедленной съемке, — как лицо Щавеля меняет свое выражение: глаза, для посторонних взглядов прикрытые веками, раскрываются будто бы в изумлении, смешанном с ужасом, брови взлетают к нахмуренному лбу, а края приоткрываемого рта, напротив, приопускаются… Пистолет же, выбитый из моей руки, летит, кувыркаясь в воздухе, куда-то в сторону…

В следующие три-четыре секунды я уже вскакиваю с асфальта.

Рванув, будто с низкого старта, что было сил несусь прочь, на людный Невский, боковым зрением успевая заметить, что Щавель, схватившись за грудь, падает на руки подоспевших соратников…

Убил я его или нет? Ведь в последний момент я уже не хотел этого делать. Не столько даже не решался, сколько вообще не мог. В принципе. В соответствии с необъяснимыми внутренними законами. Не родился я душегубом. Как же тогда все это вышло? Словно подтолкнул меня громила, накинувшийся сзади…

Скорострельно обмысливаю все это на бегу, чисто машинально, потому что все главные силы брошены на прорыв к свободе. Откуда только их взялось столько, сил? Значит, жизнь для меня не пустой звук.

Молочу ходулями что есть мочи. Заливавшая их свинцовость куда-то бесследно вытекла. На смену ей явится измождение столь внезапным и непустячным физическим напряжением. Но это наступит уже позднее, во время отдохновения — если до него дойдет очередь. Энергии, влитой в члены слоновьей дозой кокса, хватит на пару километров такого бега. Выдержало бы сердце. И дыхалка. Не забастовали бы…

Свернув с Невского, влетаю, вырезав крутой вираж, на канал Грибоедова. На тротуаре слишком много народу — бегу по дороге. Слева — машины, справа — елочки в кадках. Ярко-синие козырьки. Laima… Лайма… Bistro… Бистро… Быстро, быстро! Как можно быстрее! Сейчас не время разбрасываться мгновениями: каждое из них может оказаться роковым.

От погони я оторвался. Да ее, может, и не было. Что дальше? Хрен его знает. Торчу на чердаке — в прямом и переносном смысле. Пока у меня есть запас жизненного эликсира, буду держаться. Держаться за жизнь. А там посмотрим. Убил я Щавеля — или нет? Во мне борются противоречивые чувства. С одной стороны, хочется, чтобы эта мразь приняла то, что ей полагается, — смерть, с другой же — не дают покоя душевные муки: неужели я лишил жизни человека? Да какой это человек — вожак стаи бешеных псов. И все же, все же, все же…

Бандиты зовут меня правильным ментом, сослуживцы — повернутым на идее, а друзья считают неисправимым милицейским романтиком. Вероятно, справедливы все эти определения. В ментовке я вламываю уже почти двадцать пять годков. Устал. Здоровье подорвано службой. Порой ненавижу свою работу и все, что с нею связано. Однако уходить пока не собираюсь. Во всяком случае, самостоятельно.

Убежден, что в милиции должны трудиться порядочные люди. Как в медицине и в образовании. Не можешь не крысятничать — проваливай. Подыщи себе место, не отягощенное нравственными принципами, а здесь — освободи его для другого. Честного. Правильного. Повернутого на идее. Милицейского романтика. И если ты таков по призванию и натуре, то именно таким и должен оставаться на протяжении всей службы. И такие люди в ментовке есть. Пожалуйста: я — один из них. И не только я.

После всего, что связывает меня с милицией, будет досадно — во всяком случае, конечно, мне, — если придется оставить службу досрочно: простреленные внутренности — это серьезно, хотели комиссовать по инвалидности сразу после выписки из больницы, но удалось уболтать шефа не торопиться. А он в свою очередь сумел убедить свое начальство, так что я пока держусь в седле. Правда, уже не на прежнем месте: из убойного цеха меня перебросили в отдел по борьбе с наркотой. С так называемым незаконным оборотом наркотиков. Это, конечно, не совсем то, к чему прикипел, но все же настоящая оперативная работа, не бумажки какие-нибудь. К тому же не простой опер, а замначальника. Не исключено, правда, что после очередной медкомиссии меня задвинут, словно старый чемодан, еще куда-нибудь подальше.