Сергей Дышев - Танкист из штрафбата

– Пойду! Думаете, струшу?

– Как говорит наш комбриг, «постреляем – увидим»…

В порядком задымленной табаком палатке командира роты, куда, спросив разрешения, вошел Иван, его ждал сюрприз. На маленьком походном столике лежала очень знакомая фляга. Это только на первый взгляд все штатные емкости одинаковые как близнецы-братья. По видавшему виду чехлу, пробке и вмятинкам всегда можно узнать свою, особую, из экипажа.

Бражкин поставил задачи по охране опорного пункта роты, сообщил, что взвод лейтенанта Бобра назначен в боевое охранение батальона, на следующие сутки пойдет взвод Штокмана, на третьи – Родина. Из чего Иван понял, что ожидается временное затишье, но Бражкин эти размышления подкрепил размыто, мол, наступление может быть в самые ближайшие дни.

Все эти не раз слышанные распоряжения взводному быстро наскучили. Интересовал его сейчас один вопрос – полная или пустая. Его ждал экипаж, прикидывая, с каким подарком вернется Иван.

– Забирай! – сказал Бражкин, показав на флягу. – Разрешено употребить наркомовские.

Иван с достоинством взял флягу, встряхнул, оценил уровень налитой жидкости – неизменный.

– А за танк неплохо было бы и добавить, товарищ капитан!

– Прокурор добавит! Иди, а то назад заберу.

Родин положил флягу в командирскую сумку и пошел к своим. На позиции он подозвал командира 3-го экипажа сержанта Еремеева.

Игорь тяжело переживал гибель радиста-пулеметчика Алима Магомедова, ранения ребят и своего друга Васьки Огурцова из 2-го экипажа.

Потери близких были в первом же бою Родина. Еще несколько часов назад ребята сноровисто, с крепким матерком загружали боекомплект, подшучивали, спорили о чем-то, каждый о своем думал, надеялся. И вот вместо них остались обугленные, съежившиеся в адском пламени останки тел в дотла сгоревшем танке. И в этой страшной обыденности осознаешь, чувствуешь свою полную беспомощность, просто вселенскую несправедливость…

Со временем эти чувства притупляются. В дни больших наступлений жизнь дает новые краски: горящую разбитую технику врага, трупы в чужих шинелях и колонны пленных, бредущих на восток.

Родин поставил задачу Еремееву в масштабах танкового экипажа, сообщив все, что узнал от Бражкина. А за фронтовыми наркомовскими для экипажа приказал бежать бегом к старшине роты, пока там все не вылакали приближенные.

Игорь повеселел: боевой дух командира – вещь материальная.

А Родин подумал, неплохо было бы отправить к старшине и своего «прихлебателя», Кирюху, у него просто талант по отработке доппайка. Вдруг прокатит…

Сидорский сидел рядом с Баграевым, тот все еще «тачал» свои часы с кукушкой, стараясь вдохнуть в них вторую жизнь. А Кирилл «качал» из глубин колодца своей памяти различные истории. Они делились у него на три цикла: колхозно-крестьянский, городской, охватывающий учебу в техникуме и работу на заводе, и армейский. Особняком хранились в памяти амурные истории.

В этот момент Киря как раз рассказывал из «деревенского» цикла про немого от рождения мужика из их села.

Было Аркаше тридцать лет, парень всем остальным справный, грамоте обученный, в колхозе в передовиках, руки золотые, на лицо не урод. Но вот, сколько ни сватался к местным девчатам, все отказывали. Понятно, что девчонке хочется признания в любви, всяких нежных слов, а тут одно мычание. Так бы он и ходил в бобылях, если бы не приспичило ему покрыть хату вместо соломы дранкой. Нарезал дощечек и стал потихоньку настилать. А тут гроза нежданно, ливень, гром и молния – да прямо в старый вяз, рядом с домом. Аркадий поскользнулся и свалился с крыши прямо на землю. Мамка его выбегает, голосит – убился сынок! Но тому ничего, поднялся, перепуганный, и вдруг человеческим языком говорит: «Везите меня в больницу!» Мать сама чуть не грохнулась. Так он и заговорил с тех пор. И стал самым видным и разборчивым женихом на селе, и женился на самой красивой невесте.

Иван дослушал рассказ и спросил, где Деревянко.

– Еще не приходил, – ответил Баграев.

– До сих пор по лесу шастает, – недовольно произнес Родин. – Кирилл, давай тащи сюда этого лешего. По-быстрому. Есть повод…

Сидорский приметил, как оттопыривается командирская сумка – как пить дать, Бражкин дал «особую» флягу.

– Это мы мигом. – Он прихватил ППШ и пошел к лесу.

А Саня позабыл все на свете, едва очутился под редеющими кронами осенней листвы, среди золотых россыпей березы, оранжево-бордовых красок клена – всего этого разноцветья, укрывшего землю. Лишь на прогалинах и на полянках оставался во всей своей уютной красе ковер темно-зеленого мха.