Сергей Дышев: Танкист из штрафбата

– А что сильнее любви, любимый?

Смерть… Ненависть… Разлука… Война?

– Сильнее любви только любовь…

Сергей Вологодский

– Какая первая обязанность солдата на войне?

– Умереть за свою Родину!

– Неправильно. Первая обязанность солдата – сделать так, чтобы за свою родину умерли враги!

Солдатская мудрость

Глава первая

После Прохоровского побоища Иван вдруг понял и остро ощутил, что прошел невидимый Рубикон, и кто был с ним, тоже миновал запредельную грань небытия и кромешного ада. Горели деревни, в тот черный, прогорклый от дыма пожарищ день сшиблись, чтобы растерзать друг друга, тысячи боевых машин-монстров; на дыбы вставала земля, разрываемая снарядами и минами, кипела и сгорала человеческая кровь вместе с железом.

И секундное, минутное прошлое замирало в дымящих танках и САУ, сорванных башнях, вывороченных рванувшим боекомплектом внутренностях машин и застывших телах.

А настоящее продолжало долбить снарядами, давить гусеницами, крошить пехотные цепи раскаленными пулеметами и пытаться выжить, вылезти из огня, вжаться в землю в эти секунды и мгновения.

А будущего – реально обозримого – даже в ближайшую секунду ни у кого не было…

Командир гвардейского танкового взвода лейтенант Иван Родин потерял в этом бою одну боевую машину. Из-за дымовой завесы, как призрак, выполз «Фердинанд» и со второго выстрела поджег танк сержанта Мустафина. И то же дымное облако, будто с небес гонимое горним ветром, накрыло подбитую машину, дав возможность экипажу уйти целым, не попасть под пулеметный «душ».

К своему боевому счету, а воевал Родин с мая 1942 года, он прибавил еще два танка, со звериным рыком всадив одному снаряд под башню, а второму сначала в закопченный, едва видимый крест, потом – в корму. А радист-пулеметчик Руслан Баграев росчерками очередей добил отчаянно цеплявшихся за жизнь немецких танкистов. «Давай, Руслик, гаси их, гадов!» – кричал Иван в ТПУ, и эти дергающиеся черные фигурки напоминали разбегающихся тараканов, застигнутых ярким светом на хозяйской кухне.

Когда, казалось, уже самое страшное позади, и черный дым затмил солнце, и обессилевшие стороны вот-вот должны уползти на рубежи, обозначенные генералами, на исходе боя танк вдруг понесло в сторону. И когда, завалившись в неглубокий овраг, он вздрогнул и замер, Родин, Баграев и Сидорский остро, как от пронзительного удара штыка, осознали: с механиком-водителем Степкой беда.

Чуть ли не кубарем, в доли секунды Иван оказался рядом с ним. Еще не подоспели остальные члены экипажа, а Родин уже понял: Одиноков погиб. Он сидел по-походному, с бессильно завалившейся головой; на черном от копоти и грязи лице, прямо из-под танкошлема виднелись ярко-вишневые потеки крови. Пуля или осколок угодили прямо в лоб и – наповал. Нелепо, глупо, хоть волком вой.

– А ну, по местам! Кто разрешил? – мертво произнес командир.

Баграев стащил тело Степана с сиденья. Иван занял его место, не стал закрывать люк над головой, включил заднюю передачу и, пятясь, выполз из оврага.

Тут в танкошлеме засвербил голос ротного.

– Что там у тебя, куда пропал? – нетерпеливо спросил Бражкин, потерявший из виду не отвечавший на вызовы танк.

Как раз в тот момент весь экипаж поочередно отрубился от ТПУ.

– Механика убило, – ответил глухо Иван.

– Понятно… – сказал капитан. И после паузы приказал занять рубежи у деревни, которая догорала в полукилометре за ними.

Рота уже ушла вперед, к назначенным рубежам. Родин резко развернул машину, так что Сидорский треснулся головой о броню, и рванул догонять своих к незаселенному пункту, от которого остались обугленные остовы печей, как квадратные кулаки с большими торчащими пальцами.

«Будем жить!» – произнес Родин сам для себя, потому что никто его не смог бы услышать.

На войне всегда можно оправдать нелепую и дурную смерть. «Пуля дура – лоб молодец!» – скользнуло в мыслях. Степан всегда, даже в самой опасной заварухе ездил по-походному, с открытым люком: все поле боя перед тобой, не то что в «амбразуре» триплекса. И с этим не поспоришь: бывало, полсекунды решали жизнь или смерть от нацеленного ствола «тигра», где под броней упревший Отто или Уве ловил в перекрестье твою «тридцатьчетверку». Бороться со Степаном было бесполезно, еще одним аргументом он называл «психический фактор»: его черная рожа с горящими, как фары, глазами да с пулеметной приправой, конечно, вселяла ужас.