Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Опять грузины, — морщась, как от кислого, проворчал Мещеряков. — И какая муха их укусила? Будто сбесились, ей-богу!

— Ничего они не сбесились, — пожав плечами, возразил Забродов. — Просто всем нам давно пора проснуться и избавиться от имперских пережитков в сознании. А то привыкли, понимаешь, считать, что вся Грузия — это что-то вроде большого ансамбля народной песни и пляски, а грузин — этакий плюшевый мишка с усами и кинжалом. Снаружи чернявый, воинственный и горячий, а внутри — белый и пушистый. И, само собой, лучший друг русского человека, глядящий на него снизу вверх, — как же, русский все-таки, старший брат и, быть может, даже из самой Москвы… А это, друг Андрюша, кинематографический образ, созданный в известные нам времена и по приказу известных нам людей. Ты напрягись, вспомни двух самых знаменитых в новейшей истории России грузин. Фамилии их помнишь? А я тебе напомню: Джугашвили и Берия. Эта парочка столько русских извела, что по сравнению с ними те головорезы, за которыми ты давеча по горам гонялся, как раз и есть самые настоящие плюшевые медвежата. А ты говоришь, сбесились… Просто они — православные, и мы на этом основании привыкли думать, что они с нами заодно. А такие вещи в наше время уже не работают.

Его пламенная речь была прервана свистком закипевшего чайника.

— Цыц, — сказал Забродов чайнику, выключая конфорку. — Сам знаю, что ничего умного или хотя бы нового я не говорю, но это вовсе не значит, что меня надо освистывать.

— Драть тебя надо, а не освистывать, — заметил Мещеряков, ввинчивая в донышко пепельницы окурок.

— А не поздно? — с усмешкой спросил Забродов, ораторский пыл которого угас так же быстро, как разгорелся.

— Поздно, пожалуй, — с огромным сожалением согласился генерал.

— Ты вот что, твое превосходительство, — деловито сказал Илларион, заливая кипяток в заварочный чайник. — Подсуетись-ка, будь ласков, насчет оперативных документов. Примерный список необходимых бумаг я уже составил. Пусть наши спецы глянут опытным глазом, подправят, если нужно… Только ксивы требуются качественные, чтобы выдержали любую проверку. В общем, как в тылу врага.

— У нас других не делают, — заметил Мещеряков.

— Вот и хорошо, вот и слава богу, — накрывая заварочный чайник сложенным вчетверо кухонным полотенцем, покивал головой Забродов. — Сейчас чайку попьем и все обсудим… Или лучше все-таки вина? Не пропадать же добру! Тем более что яда в нем нет, это доказано…

— Алкоголь сам по себе яд, — заявил Мещеряков. — И потом, ты извини, но я на это вино, если честно, смотреть не могу — с души воротит…

— Если честно, меня тоже, — признался Забродов и, усевшись за стол, закурил новую сигарету.

— Значит, говоришь, двадцать тонн, — тоном спокойной констатации повторил Игорь Витальевич Климов.

Он сидел в вертящемся кожаном кресле с высокой спинкой, повернувшись боком к столу, а заодно и к партнеру, и с задумчивым, странно умиротворенным видом смотрел в окно, за которым с низкого серого неба сыпался мокрый снег. Касаясь стекла, снежинки мгновенно таяли и, собравшись в тяжелые капли, медленными извилистыми струйками стекали вниз.

Виктор Мухин озадаченно поскреб согнутым мизинцем коротко стриженную макушку и неуверенно кашлянул в кулак. Он ожидал взрыва — визгливой брани, ударов пухлым кулачком по столу, жалоб, угроз, — а вместо всего этого получил реакцию, которую можно было считать нулевой, как будто предложил приобрести не двадцать тонн левого сырья весьма сомнительного происхождения, а новый скоросшиватель или набор шариковых ручек.

— Ага, — сказал он с осторожным энтузиазмом, — двадцать. Товар — высший сорт, документы, как всегда, в полном порядке, комар носа не подточит. Он уже в пути. Цена, как всегда, копеечная, а прибыль…

— Прибыли не будет, — все тем же спокойным, констатирующим тоном перебил его Климов, по-прежнему глядя в окно.

Муха на всякий случай проследил за направлением его взгляда, но, как и следовало ожидать, не увидел за окном ничего нового. Там виднелись мокрые плоские крыши цехов и ангаров промзоны. На черном рубероиде свинцово поблескивали продолговатые лужи и серели островки тающего снега, разновеликие трубы вытяжной вентиляции торчали кверху, как растопыренные, окостеневшие пальцы мертвецов, а кожухи вентиляторов напоминали раковины гигантских ископаемых улиток. Мир снаружи был окрашен в различные оттенки серого цвета и смазан, как на экране старого черно-белого телевизора с севшим кинескопом. Лишь вдалеке, на почти невидимой трубе котельной, тревожно рдел красный огонь, зажженный, несмотря на дневное время.