Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Илларион опять поймал себя на мысли, что стареет. Вот уже и начал искать легкие пути, действовать по принципу «нет человека — нет проблемы»… А Дымов молодец. Этот легких путей не ищет. Ломать людям конечности и палить из автомата — дело нехитрое, этому можно научить практически кого угодно. Иметь дело с людскими душами сложнее, и Забродов не был уверен, справился ли бы он сам с такой работой. С возрастом характер человека костенеет, теряя гибкость, и в нем появляется нетерпимость — то самое качество, которое подстрекает решать любые проблемы силой, а если силенок маловато, просто уходить в сторону — авось пронесет и все само собой как-нибудь рассосется и уладится. Ростки этой нетерпимости Илларион уже давно подмечал в себе самом и старательно выпалывал их, как сорную траву. Но они, вот именно как сорная трава, поднимались снова и снова, и порой Забродов чувствовал, что начинает уставать от этой бесконечной борьбы с самим собой.

Черный «бьюик» стоял там, где его оставили, накренившись в сторону дороги и почти касаясь крылом росшей на травянистой обочине старой вишни с корявым, побитым серыми пятнами лишайника стволом. Капавшая с веток вода стекала по ветровому стеклу, промывая в грязи извилистые дорожки. Илларион отпер дверь, забрался в остывший салон и закурил, чтобы еще хоть немного потянуть время и дать Дымову закончить допрос.

Сигарета, как всегда в подобных случаях, истлела слишком быстро. Забродов бросил окурок в грязь, с лязгом захлопнул дверцу и запустил двигатель.

Он свернул в узкий кривой проулок, являвший собой кратчайший путь к дому Голубева, проехал метров двести и притормозил, пропуская новенький, но основательно замызганный кроссовер «субару», двигавшийся по улице, на которой жил отравитель. Илларион посмотрел вслед иномарке, чересчур роскошной для здешней дыры, вырулил из проулка на дорогу и практически сразу оказался на месте.

Остановив машину, он засомневался, не ошибся ли домом. Все было так и не так, как полчаса назад, когда он вышел со двора, захлопнув за собой калитку. Тут его осенило: вот оно что — калитка! Калитка отсутствовала; точнее, она была здесь, но не висела там, где ей полагалось висеть, а валялась на земле, вдавленная в раскисшую глину, и на черных гнилых досках виднелись четкие отпечатки чьих-то грязных ботинок. Две доски, бывшие, по всей видимости, совсем трухлявыми, переломились посередине, в грязи валялись отскочившие от них темно-коричневые щепки. Судя по форме отпечатков, гости, заглянувшие к Голубеву, пока Илларион Забродов старательно тянул время, носили модную, плохо приспособленную к здешним условиям обувь.

Грязные следы виднелись и на крыльце. Дверь дома была приоткрыта. Илларион тенью проскользнул в сени, держа наготове револьвер, и первым делом заглянул в лабораторию Голубева.

Здесь было пусто, хоть шаром покати. Новенькая буржуйка стояла на месте, как и прожженный реактивами грязный и обшарпанный стол. Полки тоже никуда не делись, но все остальное — химическая посуда, банки с реактивами, маленькая самодельная центрифуга и даже штатив для выпаривания растворов — исчезло без следа, будто его тут никогда не было.

Уже понимая, что безнадежно опоздал, Илларион распахнул дверь, которая вела в теплую половину. В лицо неожиданно ударил сильный сквозняк с отчетливым запахом пороховой гари. В кухне царил полнейший разгром. У стены под окном среди осколков битой посуды и просыпанной соли валялся, задрав к потолку ножки, перевернутый стол; у противоположной стены, бесстыдно выставив напоказ заросшую комковатой пылью радиаторную решетку, лежал опрокинутый холодильник. А посреди кухни, ближе к двери, что вела в комнату, темнела огромная, кое-как затертая лужа крови.

Михаил Дымов лежал на полу под распахнутым настежь окном в маленькой комнатушке, что, судя по обстановке, служила хозяевам спальней. Ряса у него на груди была пробита тремя пулями, одна из которых угодила точно в сердце; откинутая в сторону рука сжимала пистолет — громоздкую семнадцатизарядную «беретту». Глаза на спокойном, умиротворенном лице были открыты. На столике с накрытой чехлом швейной машинкой поблескивали две выброшенные затвором стреляные гильзы, и еще одна, свалившись оттуда, валялась на полу. За окном виднелся заросший сорняками, полого уходящий вниз огород; местность постепенно понижалась, плавно переходя в ложбину, по дну которой тек ручей, издалека выглядевший как тонкая извилистая полоска, прочертившая еще державшийся в низине снежный покров. Это был тот самый ручей, который Илларион пересек по мосту при въезде в город. По прямой отсюда до моста было, наверное, с полкилометра. Прочно отпечатавшийся в памяти Иллариона план городской окраины мгновенно и точно наложился на открывающийся из окна вид, и по нему стремительно пробежали два пунктира, обозначавших возможные маршруты преследования. Один из них был длинным, кружным и извилистым, а другой — прямым, как стрела, и совсем коротким, но, увы, непреодолимым даже для «бьюика».