Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Прошу простить, что нарушил ваш сон, — сказал священник, — но ведь вы Илларион Забродов, я не ошибся?

— Предположим, — уклончиво ответил Илларион. — А в чем дело? Я что, опоздал на собственные похороны?

— Точно сказать не могу, — с неожиданной серьезностью ответил на этот иронический вопрос священник, — но, немножко зная вас, подозреваю, что да. И притом далеко не в первый раз. Если все могильщики, которых вы лишили законного заработка, однажды соберутся вместе, боюсь, вам не поздоровится, глубокоуважаемый Илларион Алексеевич. Ты что, раб Божий, — внезапно спросил он совершенно другим тоном, — действительно меня не узнаешь?

— Не имею ни малейшего… — начал Забродов и умолк на полуслове, вглядываясь в бородатое лицо, которое в данный момент ухмылялось самым неподобающим для служителя культа образом. — Пардон. Минуточку, минуточку… А поворотись-ка, сы… э-э-э, в смысле, батюшка!

Батюшка послушно завертел головой, давая разглядеть себя в профиль и ухмыляясь шире прежнего.

— Быть того не может! — ахнул Илларион. — Дымов! Мишка!

— Отец Михаил, — поправил батюшка. — Для тебя, так и быть, просто Михаил.

— Ну дела! — поспешно выбираясь из-за руля, воскликнул Забродов. — Ты откуда здесь взялся?

— Я-то здесь живу, — заключая его в медвежьи объятия, проинформировал батюшка, — а вот ты, грешная душа, будто с неба свалился. Колымагу свою ты аккурат у моей калитки поставил, — объяснил он, выпуская наконец слегка помятого Иллариона из стальных тисков своих ручищ, которыми когда-то на спор завязывал арматурные прутья. — Проснулся это я поутру, помолился, выглянул в окошко погодой поинтересоваться и вижу: стоит страшилище богомерзкое чуть ли не у меня во дворе. И знакомое какое-то страшилище! Машина-то у тебя приметная, другую такую в наших краях еще поискать надобно. Ну, думаю, быть этого, конечно, не может, однако глянуть надобно — просто для успокоения нервов. Глянул. Ан в одном страшилище другое сидит, и тоже знакомое!

Он снова облапил Иллариона, хлопая его по чему попало с такой силой, что у Забродова затрещали кости и перехватило дыхание. Потом ладонь отца Михаила случайно задела карман, оттянутый книзу тяжестью револьвера, и батюшка на мгновение замер, будто окаменев.

— Ну-ну, — уловив перемену в его настроении, сказал Илларион, — не всем же Господа славить.

— Всем, — твердо возразил отец Михаил. — Только всяк на свой лад это делает. Так ты, стало быть, по делам в наши края?

— Да уж не на экскурсию, — признался Забродов.

— Ну, пойдем в дом, расскажешь.

— Нет уж, — запротестовал Илларион, — сначала ты мне расскажешь, борода, как это вышло, что ты камуфляж на рясу променял!

Вскоре они уже сидели за накрытым свежей скатертью столом в чистой кухоньке принадлежавшего отцу Михаилу дома и, отдуваясь, пили обжигающий, крепко заваренный липовый чай с гречишным медом. В обширной утробе русской печки потрескивали дрова, в трубе гудела тяга, и время от времени слышался низкий мелодичный звон ударившегося о железную заслонку уголька.

— Прижали так, что ни вздохнуть, ни охнуть, — рассказывал отец Михаил, в прошлом капитан спецназа Дымов, с которым Иллариону довелось вместе повоевать во время первой чеченской. — Обложили со всех сторон и кроют почем зря, головы поднять не дают. А у нас всего-то и осталось, что по рожку на брата. Ну, словом, самое время молиться. И откуда я слова вспомнил, ума не приложу! Господи, говорю, бери что хочешь, только ребят пожалей, они ведь толком и не жили… Ну, он, стало быть, и внял: вдруг, откуда ни возьмись, звено вертушек, и ну чесать! Дым до небес и клочья во все стороны — ну, не тебе рассказывать, как это бывает. Видно, в общем, что наша взяла. Ну, и я, по тогдашнему своему неразумию, возьми да и скажи: спасибо, мол, Господи, уважил. За мной, говорю, не заржавеет. Вроде как счет в ресторане попросил. Вот мне счет-то и предъявили. Только вроде за камешком сидел и с Господом разговаривал, гляжу — а я уже в госпитале. Полутора месяцев как не бывало, над головой вместо солнышка капельница, а в легких осколок с полпальца, и не достать его оттуда никак, разве что при вскрытии… Свои же, как я понимаю, ненароком и попотчевали. Ну, словом, отвоевался. Пока по госпиталям валялся, много всякой всячины передумал. Ну, и вот…

Илларион покивал, задумчиво ковыряясь ложечкой в блюдце с тягучим коричневатым медом. В истории Михаила Дымова не было ничего нового или парадоксального. Солдат не по своей воле покинул строй и пошел в священники — ну, и что тут удивительного? Дымов прав, всякий славит Господа на свой манер: священник читает молитвы и бьет поклоны, солдат хранит верность присяге — Родину защищает, если уж говорить высоким стилем…