Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Айда, — коротко бросил он своим подручным и первым вошел в дверь заводоуправления.

Напуганная неожиданным появлением хозяина секретарша покойного Шмыги засуетилась, организовывая угощение. Проголодавшийся Буфет начал было плотоядно облизываться и потирать руки, но Мухин коротко напомнил ему, по какому поводу они приехали, и Буфет увял: откинуть копыта, отведав здешних разносолов, ему вовсе не улыбалось, а отравителем мог оказаться кто угодно — вот, к примеру, хотя бы эта толстая безвкусно наштукатуренная тетка.

Расположившись в кресле директора, Муха приказал доставить ему личные дела всех работников завода.

— Всех?! — ужаснулась секретарша.

— От директора до последнего сторожа, — подтвердил Мухин. — Сюда. Быстро. Ну, чего вылупились? — прикрикнул он на своих клевретов. — А что вы хотели? Разочек поработаете, ничего с вами не случится. Да тут и работы-то на час, их же не десять тысяч рыл и даже не тысяча, а и пары сотен, поди, не наберется. Стоять, — сказал он секретарше, которая уже направилась к выходу, намереваясь, как видно, приволочь в охапке две сотни папок с личными делами. — Позвони в отдел кадров, пускай сами организуют. Только быстро. А ты присядь, поговорить надо.

Дрожащей рукой сняв трубку, впечатленная его хозяйскими повадками секретарша замирающим от испуга голосом передала начальнику отдела кадров приказ московского начальства и боязливо опустилась на стул, любезно пододвинутый Костылем.

Мухин разглядывал ее покрытое слоем дешевой косметики дряблое лицо, обдумывая только что пришедшую на ум идею. Помянув последнего сторожа, он вспомнил мужика в безбожно лезущем вьетнамском пуховике, с которым (с мужиком, а не с пуховиком, разумеется) разговаривал пять минут назад на крыльце заводоуправления. Именно сторож, столь неумело и откровенно пытавшийся заложить начальника охраны, навел Виктора Мухина на мысль, что стремление любой ценой продвинуться хотя бы на одну ступеньку вверх по карьерной лестнице — это мотив.

— Стало быть, ты — последняя, кто видел Шмыгу живым, — начал он, внутренне потешаясь над собой, поскольку больше привык к роли допрашиваемого, чем вопрошающего.

Секретарша молча, с готовностью кивнула. Лицо у нее было глупое, по-собачьи преданное и такое испуганное, что последние подозрения в ее адрес мгновенно развеялись. Никакой личной выгоды из смерти Шмыги эта бестолковая баба предпенсионного возраста извлечь не могла. Она всю жизнь проторчала в приемной, как собака в будке, охраняя дверь в кабинет директора, и ей, по большому счету, было все равно, кто сидит за этой дверью, лишь бы ее, старую кошелку, не прогнали с насиженного места.

— Рассказывай, — потребовал Муха.

Секретарша с запинкой и даже слегка заикаясь поведала облетевшую весь город историю о том, как покойный завпроизводством потребовал принести в кабинет стакан чая с лимоном, а когда требуемое было ему доставлено, оказался мертвым.

— Так-так, — дослушав до конца, с глубокомысленным видом произнес Муха. — Значит, чая он не пил?

— Не пил, — кивнула секретарша.

— А до тебя к нему в кабинет кто-нибудь заходил?

— Голубев приходил. Но после него я заглядывала к Александру Леонидовичу, и он был в порядке — сказал, чтобы чаю принесла и приказ передала в отдел кадров…

— Какой приказ?

— Да насчет Голубева же! О назначении сменным мастером… Он, Голубев, за этим к Александру Леонидовичу и приходил. У них в цеху мастер умер, место освободилось, и его туда…

— А с мастером что?

Секретарша всплеснула руками.

— А вы не знаете?! У нас же весь город об этом говорил!

— Ну, мы-то в другом городе живем, — деликатно напомнил Мухин. — Так что стряслось с мастером?

— С Егоровым? Ой, такая жуткая история! Сели завтракать всей семьей и чем-то отравились. Все умерли — и сам, и жена, и деток двое…

— Отравились? — переспросил Мухин и многозначительно переглянулся сначала с Костылем, а потом с Буфетом.

— Такой год несчастливый, — вздохнула секретарша, которая, получив возможность посплетничать, казалось, окончательно пришла в себя и перестала вздрагивать и заикаться. — Народ травится и травится. Да вон, у того же Голубева недавно жена с дочкой отравились. Грибов поели и померли…

— Сначала жена с дочкой, — негромко произнес сидевший на краешке стола Костыль, — потом мастер. И сам на его место. Везет, однако, мужику!

— А почему Шмыга решил назначить мастером этого Голубева? — спросил Муха.