Константин Стогний - Позывной «Крест»

— Легенда о Каине и Авеле не для слабонервных, жестокая и краткая, поместившаяся всего в шестнадцати стихах Священного Писания, и каждая ее деталь окутана тайной, — присоединился к беседе Али аль-Хариш и уважительно подал старому кади кофе в маленькой чашке без ручки.

«У-у-у, понеслась…Теперь хоть бери ноутбук и успевай набирать текст. Что-то для бедуинов они больно грамотные», — думал Виктор.

— Что же вы живете, как цыгане, если такие умные? — сказал вполголоса Лавров по-русски, как бы делясь эмоциями со Светланой. В следующую минуту он пожалел о сказанном.

— Умение думать не зависит от образа жизни и образования, — вдруг сказал аль-Бути на русском языке. — Образование совсем не прибавляет ума, поверь мне, европеец. А порой и знаний. Вот ты, например, наверное, два института окончил? Ты не знаешь моего языка, а я твой знаю…

Лавров почувствовал себя мальчишкой, который залез в чужой сад за черешней и нарвался на хозяина: все внутри похолодело, а щеки залил румянец. Он посмотрел на Светлану. Та, едва сдерживая смех, попыталась оправдать Виктора в глазах старика:

— Мистер Лавров просто хотел спросить, почему Иегова предпочел одну жертву другой, одного брата — другому?

— Значит, вегетарианство не угодно Богу, — ответил старый кади, улыбаясь в седые усы.

— Ну да, ну да, — согласился Лавров. — Любое мясо придает капусте смысл…

— Как? — еще шире улыбнулся старик. — Мясо придает капусте смысл? Это интересно, интересно…

Присутствующие бедуины не понимали, о чем речь, поскольку Лавров и Светлана от волнения перешли на родной язык, а аль-Бути спокойно отвечал им.

С чашечками крепкого кофе, дымя самокрутками, они продолжали обсуждать эту историю уже на арабском языке.

— Каин, полный ревности к своему более удачливому брату, набросился на него, — с горечью произнес аль-Бути.

— Если раньше никого не убивали, откуда Каин знал, как убивать? Понял ли он вообще, что натворил? — интересовалась Светлана. — И что значит убийство в мире бессмертия?

— Когда дьявол пришел к Еве, которая еще не знала, что ее младший сын погиб, он рассказал ей об этом: «Твой сын Авель не вернется к тебе». — «О чем ты говоришь?» — «Он умер, он убит». — «Что значит “убит”, что значит “умер”?» И тогда дьявол пояснил: «Он никогда больше не заговорит с тобой. Он никогда не вернется. Он не будет есть, не будет смеяться, не будет дышать». И вот тут Ева разрыдалась.

— Как это ужасно, — поежилась Светлана.

— Что ужасно? — спросил аль-Бути.

— Я просто представила себя на месте Евы в тот момент, — ответила девушка.

— У тебя же нет детей, — вдруг обратился кади к Светлане и хитро прищурился: — Что же ужасно?

— Любая мать боится потерять своего ребенка, даже если это будущая мать, — заявила Соломина.

— Слезы Евы — первые слезы, пролитые человеческим существом. Это первый случай смерти, убийства, братоубийства и горя. Первый страшный опыт, — задумчиво произнес Лавров, глядя на огонь.

— И вот спустя две тысячи лет братья восстали друг против друга из-за семьи, наследства, крови и ревности, — тихо произнес шейх Халаф Ахмед, подбросив в костер сухого верблюжьего навоза.

— Думаю, эта легенда очень значима, — раскрылся Виктор, — потому что она устанавливает принципы войны и мира, доброй воли и ненасилия и двух существующих представлений о мире — мире с войной и мире без войны.

Старый кади посмотрел на Виктора и одобрительно покачал головой, глубоко затянувшись самокруткой.

— Вы хотите попасть в Кунейтру? — обратился Халаф Ахмед к Лаврову, неожиданно сменив тему.

— Да, — подтвердил тот.

— Скажи мне, украинец, ты любишь свою родину?

Услышав это, все вокруг замолчали, будто вопрос предназначался им. Виктор кашлянул, подумав: «Хочешь пафоса, шейх? Будет тебе пафос…», а вслух сказал:

— Знаешь, уважаемый Халаф Ахмед, у нас в стране этот вопрос считается не то чтобы некорректным, скорее не требующим ответа. Настоящий украинец любит свою родину, впитав это чувство с молоком матери, и живет с ним до последнего вздоха. Я люблю путешествовать, люблю мир, вашу пустыню тоже люблю. Но родина для меня превыше всего. И как бы мне ни было хорошо за границей, я все равно вернусь в родной Киев. Пусть даже небо упадет на землю.

«Вот завернул! Даже у самого слезы выступили. Да в конце концов, это же правда. Почему я так волнуюсь?» — размышлял Лавров в окружении курящих бедуинов. Светлана опустила взгляд куда-то вниз, в чашку, будто гадала на кофейной гуще.