Александр Тамоников - Ледяное взморье

Он развел курсантов. Потом махнул рукой:

— Бой!

Один из курсантов, старший по возрасту, с ходу ринулся на соперника. Сделал обманный выброс левой рукой, намереваясь нанести удар в голову правой. Но тот, что помоложе, оказался проворным и весьма незаурядным бойцом. Он не повелся на обман. Отбил правую руку, сблизился с соперником и нанес ему мощный удар лбом в лицо. Тот взвыл, согнулся, схватившись за голову, и тут же получил удар ногой. Опрокинулся на спину, глаза закатились, из носа потекла кровь.

— Брейк! — крикнул Сазонов.

Молодой курсант отошел в угол площадки, безразлично глядя на пораженного соперника. Тот пришел в себя, кое-как поднялся. Вытер кровь, его мотнуло в сторону, удержался. Сазонов поднес тампон с нашатырем. Незадачливый боец понемногу пришел в себя.

Грунов крикнул одному из курсантов, находившемуся в наряде по первой казарме:

— Волгин, полотенце, аптечку!

— Есть, господин полковник.

Рейтель подошел к проигравшему, когда тот принял более или менее нормальный вид:

— Представьтесь! — приказал он по-русски.

Боец удивленно посмотрел на оберштурмбаннфюрера:

— Капитан, извините, бывший капитан Красной армии Еганов Василий Георгиевич, в прошлом командир стрелковой роты.

— Как оказались в плену?

Курсант взглянул на Грунова, тот кивнул. Бывший капитан стал докладывать:

— Наш полк вел оборонительные бои под Минском. Германские войска отсекли полк от дивизии, танковые подразделения практически уничтожили остатки. Из моей роты осталось не больше взвода, да и те разбежались. Я вышел на дорогу, по которой шла танковая рота вермахта. Поднял руки. Подъехал бронетранспортер, меня связали, бросили в десантный отсек, доставили в какой-то населенный пункт. Оттуда в концлагерь. Но ненадолго. Вскоре в лагере появились офицеры СС. Они допрашивали, проводили осмотры, затем я был вызван на беседу. Разговаривал со мной унтершарфюрер, извините, забыл его фамилию. Он тоже хорошо говорил по-русски. Мы так беседовали три раза, по два часа каждый день. После чего он предложил мне эту службу. Я согласился.

Рейтель спросил:

— Вы это сделали для того только, чтобы выжить и получить более приличные условия содержания хотя бы на время подготовки?

— И это в том числе. Но главное, я действительно ненавижу советскую власть. Это режим Сталина сделал меня таким.

— Вот как? Подробнее.

— Родился я в Москве, в 1912 году. Отца не помню, мать — учительница начальных классов, говорила, что он геройски погиб в Монголии. Отчим был штабным офицером у Деникина. Перешел к красным и служил им верой и правдой в оперативном управлении генерального штаба под началом комдива Амосова. В 1930 году я был призван в РККА. Мать и отчим хотели, чтобы я учился в Московском государственном университете и стал историком. Я поступал, но не поступил. Призвали в армию, в пехоту. Подал рапорт, был отправлен на обучение в 1-ю Советскую объединенную военную школу РККА имени ВЦИК, сейчас это Московское пехотное училище.

Рейтель прервал его:

— Мне известно об этом заведении. Учился три года, значит, выпустился в 1935-м?

— В 1936-м, в звании лейтенанта. В злопамятном 1939 году я уже командовал стрелковой ротой и был старшим лейтенантом.

Рейтель спросил:

— Почему в злопамятном?

— В 1939 году арестовали отчима, обвинили в шпионаже на японскую разведку, ничего другого придумать не смогли.

— Мать тоже арестовали?

— Нет, она умерла от воспаления легких в 37-м.

— Как отразился арест отчима на вашей службе?

— Никак. Все же это отчим, и потом, с 37-го года, с похорон матери и до момента ареста, мы с ним не виделись.

— Отчима расстреляли?

— Не знаю. Наверное. Мне не сообщили.

— Почему вы до конца не выполнили свой долг? Вы же давали присягу?

Бывший капитан поморщился:

— У нас в Москве был дом, где в основном проживали старшие офицеры Генштаба. Когда я приехал в Москву перед самой войной в отпуск, в нем офицеров почти не осталось — квартиры заняли партийные чиновники. Мой товарищ, мы жили вместе, инженер-технолог на автозаводе, был расстрелян за антисоветскую деятельность в 38-м году. А какой он антисоветчик? Просто кому-то из партийных лиц приглянулась квартира товарища. Вот и пустили в расход, а жену с дочерью выслали куда-то в Казахстан. Я принимал присягу, когда репрессий еще не было. А сдался еще и потому, что если бы вышел бы к своим, то и меня расстреляли бы. А за что? За то, что командование армии бездарно управляло войсками? Да что об этом говорить! Ненавижу большевиков!