Дмитрий Красько - Отпущение грехов

– Да что ты с ним рассусоливаешь?! – взорвался Ружин. – Ты его хоть в жопу поцелуй – он тебе ни на один вопрос не ответит. Думаешь, я у него на другие вопросы ответов не спрашивал? Молчит, стервец, как тюлень!

– Да? – это была информация к размышлению. Из которого вытекало, что, раз парнишка все равно молчит, можно и мне переходить к более радикальным мерам. Потому что в противном случае он так и промолчит вплоть до второго пришествия. А этот вариант ни меня, ни Ружина не устраивал. И все-таки я решил, что еще одна попытка напугать ментика словесно не повредит, а потому повернулся к Ружину и спросил: – А если мы его тут до смерти замучаем, куда труп денем?

– Делов куча, – напарник легко принял игру. – В окно выкинем. В ванной пол помоем, никто ничего не заподозрит.

На мой взгляд, последняя фраза была лишней, но сообщать об этом ментику я не стал. Вместо этого, приняв задумчивый вид, проговорил:

– Ну, хорошо. От трупа легко избавиться. А если изувечим сильно? Слушай, есть нехилая идея – в таком случае просто вызовем ФСБ и сдадим тело с рук на руки. Спросят, что с ним случилось – скажу, что я его таким из машины Засульского достал. Ну, сам понимаешь – скорость была офигенная, автомобиль в дерево врезался, потом загорелся… Хорошо, что вообще жив остался. А я, спасая его, чудеса героизма проявил. Может, и медаль дадут. Что-нибудь вроде «За отвагу на пожаре». А? Как считаешь?

– Не, – Ружин отрицательно покачал головой. – Медаль не дадут. У нас за такое говно медалей не дают. Но поверить – поверят.

– Вот и хорошо, – умиротворенно согласился я. – Мне, собственно, больше ничего и не надо. Теперь за работу.

Я повернулся к ментику. Тот выглядел очень запуганным. Ну, то есть совсем. Между ног расплывалось темное пятно мокроты. И от него несло, как из выгребной ямы. Но никакой готовности говорить по-прежнему не наблюдалось.

– Э-э, да он обделался, – сообщил я Ружину. – Причем с обеих сторон. С таким вонючим даже работать противно.

Тот вдруг хлопнул меня по спине и плотоядно оскалился:

– А может, заставить его вылизать собственные подштанники?

– А если не захочет?

– А он и мыло в рот брать не хотел, – сообщил Ружин. – А когда я ему на яйца наступил – взял. И подштанники вылижет. Знаешь, как можно заставить кошку сожрать сырую картофелину? Наступить ей на кончик хвоста. Будет орать, но все равно сожрет.

– Да ты изверг! – я нервно хохотнул.

– Не замечал. Просто в пацанятах разной гадостью занимался. В том числе этой. Пацаны – жестокий народ.

– Знаю, – кивнул я. – Мы тоже, бывало, коту яйца веревкой обвяжем, веревку – к перилам, кота – в лифт, и на кнопку первого этажа. Кастрация по-американски называлась.

– А что? – встрепенулся Ружин. – Тоже неплохо. Надо взять на вооружение.

– Не стоит, – возразил я. – Ты ему уже и так все оттоптал, не почувствует он, если мы с его мудью еще какой-нибудь фокус сделаем. Хотя… Почувствует, конечно, но эффект будет совсем не тот.

– Ты прав, – согласился Ружин. – Нужно еще подумать.

Эта фраза стала последней каплей, переполнившей чашу терпения ментика. Он вдруг принялся колотиться башкой о батарею и дергаться из стороны в сторону. Примерно после третьего удара из головы потекла кровь, а после четвертого он заголосил дурным голосом.

Ружин отпихнул меня в сторону, схватил с пола обмылок и ловким движением запихнул его в широко распахнутый рот впавшего в истерику пленника. Тот заткнулся, но башкой колотиться не перестал, и напарнику пришлось схватить его пятерней за горло и прижать к батарее. Глаза ментика медленно полезли из орбит, и Ружин, заведя руку за спину, коротко бросил:

– Полотенце!

Я протянул требуемое, с увлечением и не без зависти наблюдая за ловкими движениями его рук, которые с неожиданной сноровкой приторочили дергающуюся голову к батарее, пропустив полотенце под подбородком.

Совершив этот маленький подвиг, Ружин поднялся, сполоснул руки под краном и, за неимением полотенца вытерев их о собственный наряд, сказал:

– Порядок. Так он себе башку не расшибет, дергаться тоже не сможет. Задавиться не получится – амплитуды не хватит. Пойдем пока поужинаем. Все равно ничего от него не добьемся, пока истерика не закончится, – и ушел в комнату.

Я еще немного посидел на корточках, рассматривая ментика. Сумеем разговорить или нет? Было похоже, что сумеем. Сломался. Жрать собственное дерьмо – это его добило.

Поднявшись, я тоже сполоснул руки – мало приятного ощущать на них присутствие чужой мыльной слюны. Но ванную покинул с мокрыми руками – следовать примеру Ружина и вытирать их о себя не стал. Ментик все еще что-то стонал, поблескивая мылом во рту, но о его форму я теперь даже ноги вытереть побрезговал бы – обоссанная, обосранная и облеванная. Полный букет.