Дмитрий Красько - Отпущение грехов

– А что, снаружи сильно слышно? – встревожился напарник.

– Нет. Я тоже в ванной комнате был – брился. Там стены тоньше.

– Да? Не знал. Спасибо за информацию. Хорошо, что у нас ванные смежные. Ну что – пойдем, продолжим?

– Пойдем, – согласился я. – Допрос с пристрастием. Третьей степени. Проводит святая инквизиция. Слушай, а почему он молчит?

– Фанатик, – Ружин пожал плечами.

– Да не вообще, – отмахнулся я. – Именно сейчас – почему?

– А я ему рот заткнул, – он открыл дверь в ванную и приглашающе мотнул головой: – Вот он, красавчик.

Я вошел первым. Раз хозяин приглашает, зачем отказываться?

Ментик сидел на полу. Его руки были вывернуты за спину и привязаны к батарее. Глаза дико вытаращены. При виде побритого меня он вытаращился еще сильнее. Я бы ни за что не поверил, что такое возможно, кабы сам не видел. Но я видел, и поверить пришлось. Серая ментовская форма, делавшая его похожим на тень у городского управления автоинспекции, в результате многочисленных пертурбаций измялась и местами испачкалась, отчего парень стал больше смахивать на бомжа, ночевавшего в угольной куче. Изо рта у него торчала буйная ружинская фантазия. Понимаю, что кляпа у напарника под рукой не было и готов оправдать что попало, даже грязные носки. Но не кусок мыла, который Ружин загнал ментику в рот целиком. Даже на мой, неискушенный в вопросах человеколюбия, взгляд, это было верхом садизма.

Я засунул ментику в рот два пальца, вырвал начавший активно растворяться обмылок и едва успел отскочить в сторону, чтобы не испачкаться. Хорошо, что струю он направил не прицельно, а то мои единственные приличные брюки выглядели бы не так прилично. В мыльной пене и остатках ментовского завтрака-то.

– Вкусно? – грозно поинтересовался Ружин, надвинувшись на пленника. Тот что-то булькнул неразборчиво, и я удивился, почему из его рта не вылетело десятка два разноцветных мыльных пузырей. – Молчишь? Вот что я тебе скажу, говносос: каждый раз, как ты будешь кусать меня за ногу, я буду скармливать тебе по доброму куску мыла. Если у меня мыло закончится – а оно не закончится, потому что в сумке еще два куска лежит, и хозяйственное тоже, – мы сходим к нему, – ружинский палец ткнулся мне в ширинку, но владелец пальца смотрел в другую сторону и не заметил своей маленькой оплошности, – и возьмем его кусок. Так что обещаю: твой желудок простирается лучше, чем белье в прачечной. Сечешь?

– Секу, – пробормотал обалдевший вконец ментик.

– Вот и хорошо. А говорить будешь?

Ментик отрицательно покачал головой, и Ружин пнул его в голень. Серая штанина дернулась в сторону, и нога напарника, воспользовавшись этим, проворно пробралась к паху пленника и придавила все его мужское достоинство к полу. Ментик широко распахнул рот и заорал хриплым голосом. На сей раз мыльная пена все-таки полетела из его рта.

– Я тебе, сволочь, к концу дня омлет сделаю! – зловеще пообещал Ружин.

– Погоди, – я оттащил его в сторону. – Ты почто животину зря мучаешь? С ним надо не так. Теплом, ласкою – он и оттает. Что ты хочешь узнать?

– Какая тварь под крыльцо бомбу подложила?

– Если точнее – хочешь узнать, кто тебя подорвать хотел? – для верности переспросил я. Ружин согласно кивнул, и я довольно ухмыльнулся. – Так на это и я ответить могу. Тебя хотели подорвать Катаев, Иванов, Засульский, Сотников, Козодой и еще примерно три тысячи человек, в чей штаб ты без спроса проник давеча ночью. Такой ответ удовлетворяет?

– Ни разу, – возразил Ружин. – Мне нужно конкретное имя.

– Э-э! – я покачал головой. – Это попахивает самосудом и использованием служебного положения в личных целях. К тому же против правил нашей гуманной социалистической законности.

– Плевал я на законность! – зло сказал Ружин и ментик вздрогнул, потому что это уже была серьезная заявка на его инвалидность. – Я не бронепоезд, чтобы под меня бомбы подкладывать. Вот! – и он сунул под нос ментику аккуратно скрученный кукиш.

– Не глупи, – мягко сказал я, стараясь придерживаться старинного сценария о двух следователях – добром и злом. – Он же обыкновенная шестерка, просто участвовал в операции вместе с Засульским. Ему что – доложили, кто проводил параллельную операцию? Лучше спроси что-нибудь еще, и он ответит. Правда, бобик? – и я ласково посмотрел на ментика. Тот тоже посмотрел на меня круглыми от страха глазами, но ничем не выдал своего согласия. Упертый тип. Готов быть разрезанным на части, но рта при этом не раскроет. Правда, малообразованный в плане медицины. Иначе знал бы, что быть разрезанным на части – это далеко не самое страшное. Бывает, куда большую боль причиняет простое выдирание зуба.