Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Анжела вдруг весело засмеялась, приглушив смех ладошкой. Я с тревогой посмотрел на нее, но истерикой, кажется, не пахло, и я осведомился:

– Ты чего?

– О, господи! – простонала она, захлебываясь. – Так напугать бедную девушку! А ты молодец – «Кое-какие дела уладить»!

Я тоже несмело хохотнул. Но она меня все-таки заразила, и через секунду мы уже хохотали вовсю.

– Ох! Хорошо, что дверь была закрыта! – причитала она. – Представляю его физиономию, когда бы он вошел и увидел, что мы…

Я тоже представил себе это и мне стало еще веселее. Человек может застать себе подобного сидящим на унитазе и будет смущен куда меньше, чем став свидетелем чужого полового акта. При том, что и то, и другое – лишь отправление естественных природных потребностей, в последнем случае его лицо сразу делается глупым и он принимает вид, что ничего особенного не происходит – просто двое делают гимнастику. Тогда как в первом случае лишь с легким сарказмом осведомится: «Обосрался? Ну-ну!». И инцидент будет исчерпан. Почему такая разница – непонятно, но что есть, то есть. Это закон природы, а законы не обсуждают, их исполняют.

Секс у нас все-таки получился. Не такой страстный, каким обещал стать до появления Ружина, но это, наверное, правильно. Трудно ожидать, чтобы мы снова накалились до той же степени. Нет, все произошло медленно и без лишней суеты, и, надо сказать, ни она, ни я результатом разочарованы не были. Когда я покидал Анжелу, та расслабленно вытянулась под одеялом, прикрывшись им до пояса, и смотрела на меня спокойным взглядом удовлетворенной во всех отношениях женщины.

– Ты надолго? – спросила она, когда я, натянув брюки и футболку, суматошно пытался всунуть ногу в тапочек. Это у меня, по какой-то причине, получалось плохо, но ответить не помешало.

– Да, наверное. Полчаса, как минимум. Дела.

– Понимаю, – сказала она и хихикнула. – Я тебя дождусь. И когда ты придешь, мы повторим все заново. Тогда я из тебя все соки выжму.

– Ужас какой, – сказал я. Тапочки мне, наконец, покорились, и я тоже был удовлетворен во всех отношениях. – Хотя я не против. Ты, главное, не засни.

– Не переживай, – успокоила она, и я вышел из номера, захлопнув за собой дверь.

Ружин восседал в кресле и читал газету. Увидев меня, отложил ее в сторону и как-то по особенному суетливо стал оправдываться, хотя от меня не успел услышать ни слова:

– А я вот сижу, читаю. Время как-то убить надо. Купил сегодня днем газету какую-то местную, думаю – зря, что ли? Хоть буквы знакомые поискать, – он явно чувствовал за собой вину, но в чем она заключалась, я пока даже предположить не мог. – Зашел к тебе в восемь – никого. Тогда я решил заходить каждый час. Я бы позвонил – так мы, вроде, пока договорились обходиться без этого.

Я взглянул на куранты. Они показывали половину одиннадцатого. Значит, неудачный визит Ружина пришелся на десять часов. Но ведь в записке я указал, что вернусь в половине десятого. Зайди он в это время, небольшого недоразумения удалось бы избежать.

– Ты что, не нашел мою записку?

– Нашел, – сказал он. – Но через час – это вернее. Кстати, что за налоговая? Я так и не догадался.

– Менты, – объяснил я. – Все расскажу, не переживай. Только лучше бы ты все-таки в половине десятого зашел.

– У тебя там баба, да? – усмехнулся Ружин. Усмешка вышла кривоватой, и я понял, откуда растет его чувство вины.

– Так ты знал? И все равно начал ломиться в дверь?

– Когда ломился, то еще не знал, – возразил он. – Но когда уходил, услышал смех. И я прекрасно знаю, как смеются женщины.

– Вон оно что, – сказал я. Готовность разозлиться рассосалась, и это было к лучшему. – Тогда понятно.

– Извини, если помешал, – добавил Ружин, стараясь окончательно загладить промах. – Только, по-моему, вы все равно свои дела доделали.

– Ну, – я кивнул. – Сам понимаешь, тут как на войне – либо все, либо ничего.

– Это верно, – согласился он. – Ну, перейдем к нашим баранам. Рассказывай, что у тебя там с полицией приключилось.

Мне жутко не хотелось травить душу, вороша дневные переживания, – ничего приятного в них не было, – но уходить от разговора показалось глупым. Я нуждался в его помощи, возможно, даже в совете. И, каким бы нашкодившим школяром при этом себя не чувствовал, рассказать все было необходимо.

Ружин внимательно выслушал рассказ, ни разу не перебив. При этом был до смешного похож на помешанного психиатра, но мне как-то не улыбалось. Я страшно переживал, что приходится рассказывать кому-то, как облажался.