Дмитрий Красько - Отпущение грехов

И сначала пришла пора, а потом и время. И, кстати же, объяснилось и загадочное, на манер паровоза, гаврилино пыхтенье. Пока я наблюдал за его повадками в условиях живой природы, бородатый друг Козодоя вдруг завошкался, словно в трусы ему угодил непогашенный окурок, потом расстегнул штаны и, повернувшись ко мне задницей, опростал кишечник. Свою винтовку он в это время пристроил между веток и обеими руками уцепился за ствол. Срать с дерева для него, видимо, было непривычно, и он боялся свалиться вниз в процессе облегчения.

Судя по тому, с какой скоростью Гаврила опростался и как зашелестели его фекалии по траве, гадил он жидко. Понос – не самая приятная болезнь для того, кто сидит в засаде. Можно пропустить массу интересных вещей. Например, как я покидаю гостиницу. Или как я поднимаю пистолет.

Сотников лихорадочными движениями застегивал ремень на поясе, когда раздался выстрел. У меня не было намерения убить его – просто напугать, чтобы не думал, будто мир так прост, каким кажется с высоты его насеста. И я своего добился. Пуля угодила в ветку над головой Гаврилы, и знатный промысловик, для которого, когда он целится белке в глаз, и двести метров – не предел, гробанулся вниз всего-то метров с четырех. Этого, однако, оказалось достаточно.

Свой полет Сотников озвучил низким протяжным воем, который при соприкосновении вопящего с землей прервался звуком, какой издает жаба, слишком резко произносящая свое «Брекс!». Затем вой возобновился, но уже на гораздо более высокой ноте.

Я оказался у основания тополя почти одновременно с новоявленным летчиком. И сразу понял причину жалостных стенаний. При падении он сломал руку. Возможно даже, перелом был открытый. Меня бы это не удивило. Использовать вытянутую длань в качестве амортизатора – самое глупое, что можно выдумать в такой ситуации. Но он именно так и поступил. За что и поплатился.

– Привет, Гаврила, – сказал я, наводя на него пистолет. В последнем, правда, необходимости не было, потому что добыча ни о сопротивлении, ни о бегстве даже не помышляла. Охотник-промысловик катался по земле, перехватив правую руку в районе локтя.

Но, услышав мои слова, он все же нашел в себе силы ненадолго остановиться и выкрикнуть несколько упреков:

– Ты сука! Я из-за тебя обосрался! И я из-за тебя руку сломал!

– Пастушью сумку кушать надо, – сказал я. – Ты же таежник, Гаврила! Должен знать такие вещи. Стыдно. И приписывать мне чужие подвиги – тоже стыдно. Обосрался ты совсем не из-за меня. Руки перед едой мыть надо, Минздрав же предупреждал…

– Да пошел ты, гад! Сволочь…

– Минздрав еще раз предупреждает, – сказал я. – Лучше не ругайся на меня. Ты не в той форме, чтобы позволять себе ругаться. Обосрался, говоришь? И по собственному говну катаешься. Вонючий, небось, как общественный туалет. Вот что я тебе, Гаврила Сотников, раб божий, – хоть ты для раба божия и ругаешься слишком непотребно, – скажу: скидавай-ка ты, Гаврила, свои обосранные одежды, раздевайся донага.

Напрочь удивленный этим требованием, он прекратил трамбовать грунт и осторожно поинтересовался:

– А зачем это?

– Да ты не бойся, – я усмехнулся, припомнив двух педиков, которых совсем недавно спугнул на крыше. – Трахать я тебя, засранца, не буду. Даже если подмоешься. Я свое добро не на помойке нашел. Но в гости такого вонючего ублюдка тоже не поведу.

– В гости? – все также осторожно удивился он.

– Ну да, в гости. Или ты предпочитаешь остаться здесь? Если да, то я тебя как брата по разуму предупреждаю: холодно на сырой земле, замерзнешь. До смерти. Я постараюсь.

Он не захотел замерзать до смерти моими стараниями. Стеная и охая, поднялся и с трудом разделся. Как я и просил, донага. Вытер задницу собственной рубашкой, чистюля эдакий, отбросил ее в сторону и глухо спросил:

– Куда?

– В «Сибирь», родной, куда же еще? – хмыкнул я. Похоже, до этого момента он не понимал, что за птица сняла его с ветки. Но я намекнул.

Администратор гостиницы не спал. Да и не стоило ожидать от него такой беспечности. Напуганный событиями, имевшими место нынешним днем, он лишился даже намеков на сон, как только раздался мой выстрел. Так что Сотников оказался не единственным, кого недавняя стрельба из пистолета ввергла в панику. Администратор составил ему компанию.

Но для него, бедолаги, потрясения еще не кончились. При виде голого и до неприличия бородатого Гаврилы он окончательно переместился в прострацию. Настолько полно, что, когда я, проводя пленника мимо его окошка, коротко бросил: «ФСБ, все в порядке», лишь тупо моргнул в ответ.