Сергей Зверев - Парни со стволами

— Прежана отстранили, если ты забыл. Думаешь, там есть и другие «оборотни»?

— Я думаю, что Елисейский дворец поет под чужую дудку и ударит туда, куда скажут.

— Ладно, Боря, тебе там виднее. Поверю. Теперь спокойно твои предложения.

— Значит, так. Дайте мне сутки, световой день хотя бы. Я попробую проработать вариант вывода беженцев с завода.

— Спятил? Да вас в чистом поле расстреляют! Всех!

— На заводе их оставлять нельзя. Все равно по нему нанесут удар. И лучше там не быть в этот момент гражданским. Не волнуйтесь, есть вариант договориться с противоборствующими сторонами. Свяжитесь только с сирийцами, что воюют там с нашей стороны, и предупредите их. Второе! Поднимите два тяжелых многофункциональных истребителя. Пусть патрулируют пространство над Алеппо. Нельзя подпускать к заводу чужие самолеты, надо сбивать всех, если сунутся без предупреждения. В случае необходимости эти два самолета отработают по боевикам, если все же они и правда готовят контрнаступление.

— Хорошо, понял, — отозвался Сидорин. — Еще что?

— Нужно согласовать время «Ч». Время прекращения огня в коридоре, по которому я выведу беженцев.

— Во сколько тебе нужно?

— Оптимальный вариант — 00.00 часов. Заодно будет и темно. Если что-то пойдет не так, всегда можно в темноте людей укрыть. Позднее нельзя, можем не успеть. А сейчас эта операция будет неожиданностью для всех, даже для сепаратистов. Нам же дали свободно уйти. И никто не знает, что мы сейчас вернемся.

— Хорошо, будь на связи. И… удачи тебе, Борис!

— Спасибо, — улыбнулся Котов.

Он стоял на холме и смотрел вниз на завод, раскинувшийся в нескольких километрах к северу. Мрачные развалины, с заметными местами попадания ракет и бомб, и среди этого хаоса отдельные очаги целых или относительно целых зданий. Так бывает, знал капитан Котов. Когда не идет тотальное разрушение, то всегда после страшных боев удивляешься, как могло сохраниться то или иное здание. А ведь дело всего лишь в случайности. Просто не попал снаряд, просто не попала бомба. Так и с людьми бывает. Косит пулемет всех подчистую, валятся люди под кинжальным огнем, а потом, глядишь, поднимаются. Двое, трое, а то и с десяток. И сами себе удивляются, как целый рой пуль их миновал.

— Светает, — сказал подошедший лейтенант Зимин.

— Да. Скоро начнется новый день, и много людей умрет. Только они еще не знают об этом.

— А я все ждал, Борис Андреевич, когда вы свой хитрый ход сделаете. Не верилось мне, что вы сможете вот так просто уйти и оставить под бомбами наших же самолетов мирных жителей.

— Что? А, ты про это. Ну, это я просто нашего друга на понт брал. А вообще-то я хотел его понять. Ведь есть же предел готовности умереть за идею — у одного низкий, у другого запредельный. Кстати, вот что я забыл шефу сказать. Ты помнишь, когда мы на шоссе смотрели, как наши колонну с воздуха долбили? А перед этим автобусы ушли вперед?

— Помню. Там араб какой-то важный был.

— А помнишь, высокий такой бежал с конца колонны к автобусам, сел в первый и колонна ушла? Так вот, я видел этого человека там, в цеху, где стояли машины и бронетранспортеры. Это Ахмед Шалуб, известный под оперативным псевдонимом Хасан. Агент ЦРУ, выполняющий секретные задания по дестабилизации обстановки в Сирии по поручению резидентуры Ближнего Востока.

— Так его тогда Мариам не убила?

— Тело пропало, его не нашли. Наверное, он остался жив и смог уйти до приезда французских легионеров. Вот и всплыл опять этот приятель. И опять в связи с грязным делом. Знаешь, Олег, я не буду, как в фильмах просят, уговаривать тебя оставить его мне, если встретишь. Так вот, если встретишь — убей! А потом позови меня и покажи тело. Я его добью, упыря этого.

Сириец в черной безрукавке, с заплывшим глазом от удара автомата Котова, упал рядом со спецназовцем и протянул радиостанцию.

— Это для связи с Музафиром, — перевел Зимин слова сирийца, — и согласования действий.

Котов кивнул, покрутил рацию в руке, разглядел, что она американская, и отдал ее Зимину. Сириец не уходил. Он посмотрел на лейтенанта и заговорил с ним по-арабски.

— Чего ему еще надо? — не отрываясь от бинокля, спросил Котов.

— Извиняется и объясняет, зачем меня оглушил тогда. Радуется, что не покалечил русского друга.

— Ну, поцелуйтесь уже, — хмыкнул Котов.

— А теперь он говорит, — снова стал переводить Зимин, — что не сердится на вас за то, что вы его прикладом саданули.

— Благодетель! Я уж и не знаю, как его за это прощение благодарить. И ночь не ел, и день не спал, все страдал, как буду жить, если он меня не простит. Скажи ему, пусть валит к своим, а то сейчас здесь станет жарко. Может и не добежать.