Станислав Рем - Капкан на маршала

Да что тут вспоминать! Теперь нужно думать о будущем. О том будущем, которое он построит себе сам, без Адольфа.

Рейхсмаршал вновь закрыл глаза. Так легче думалось. И планировалось.

Старков прошёл к шифровальщикам, но у тех для него ничего не было. Впрочем, повод для волнений пока тоже отсутствовал. «Вернер» выходил на связь по необходимости, так было оговорено заранее. Случалось и раньше, что он дней по десять не тревожил эфир. Но именно сегодняшнее молчание по непонятной причине встревожило старика.

Глеб Иванович обвёл зал взглядом, задержал его на Галине.

Девушка сидела за своим столом. Глубоко склонившись над столешницей, в свете настольной лампы трудилась над текстом.

Вроде всё было как обычно. И здесь, и у него. Галя на месте. Ким отбыл к Баграмяну без происшествий. Наружного наблюдения за собой полковник не заметил, что говорило о том, что его диалоги с Костей и Фитиным остались в тайне. Всё в порядке. Но почему тогда там, внутри, свербит и давит? От чего такое нервное, странное ощущение тревоги?

Старков ещё раз бросил взгляд на девушку, та так и не подняла головы, была занята, открыл дверь, задумчиво-медленно покинул шифровальный отдел.

«Нет, – сказал сам себе Старков, выйдя в коридор, – так не годится. Ведёшь себя, словно кисейная барышня. Проснулся не с той ноги? Гнать нужно от себя негативные мысли. Они только мешают трезво оценивать обстановку, спокойно и логично рассуждать. Вся паника от таких вот глупостей. Хотя, с другой стороны, при чём тут – проснулся? Всё от Указа, будь он неладен. Покоя не даёт. Сто раз его анализировал и ничего не нашёл. Абсолютно ничего. Но ощущение опасности никак не желает исчезать. Хоть убейся! Будто на минное поле ступил».

– Приветствую, Глеб Иванович. – Старков обернулся на голос руководителя шифровального отдела – полковника Студнева. Тот вышел из своего кабинета с папкой документов в руках. – Новость слышал? Маршала Победы второй Звездой Героя отметили.

– Кого отметили? – сразу и не понял чекист.

– Жукова. – Студнев, придерживая папку под мышкой, похлопал себя по карманам. – У тебя, случаем, курева нет? Свои дома забыл.

Все знали, что у Старкова всегда можно разжиться папиросой. Сам тот, по причине болезни, не курил, но угощал с удовольствием.

– Жукова Георгия Константиновича. Наградили второй звездой. – Студнев взял протянутую папиросу, поблагодарил кивком головы.

– Что Жукова – понял. Почему Маршал Победы?

– Ну, ты, Глеб Иванович, даёшь! А как же ещё называть? И на фронте так величают. И сам Иосиф Виссарионович недавно его так назвал. В шутку, понятное дело. Но что-то в этом есть… Согласись.

– Верно, – усмехнулся чекист. – Ловко подметили.

– Ты от моих?

– Да, – кивнул головой Старков в направлении дверей шифровального отдела и охранника-чекиста. – Заходил по своим делам.

– Зачем – не спрашиваю. У вас своя песочница, у нас своя. – Студнев вскинул руку с часами, посмотрел на часы, охнул. – Всё, бегу. Прости.

Новый хлопок рукой по плечу, и шифровальщик скорой походкой скрылся за коридорным поворотом, оставив Старкова наедине со своими мыслями.

Первым Георгия Константиновича поздравил по телефону САМ. «Отец народов» на этот раз был немногословен, но простые, человеческие фразы из уст Сталина произвели на маршала сильнейшее впечатление. А потому второй звонок от «Всесоюзного старосты» Калинина Михаила Ивановича Жуков после пережитых эмоций от общения с Иосифом Виссарионовичем воспринял как само собой разумеющееся и на поздравление ответил «старосте» как-то быстро и невпопад. Впрочем, и тому тоже имелась причина. Все мысли Георгия Константиновича во время телефонного разговора с Калининым вертелись вокруг последней произнесённой Сталиным фразы: срочно, сегодня же, явиться в Ставку. С докладом об обстановке на фронтах.

«С чего бы это? – не слыша Михаила Ивановича, размышлял Георгий Константинович. – Ведь буквально четыре дня назад встречались, обсуждали положение и на 1-м Белорусском, и на 1-м Украинском, и на Прибалтийском. Дьявол, неужели у него снова появились какие-то идеи?»

Конечно, где-то далеко, глубоко в душе, очень хотелось прибавить к слову «идеи» ещё одно, а то и пару словечек, самое мягкое из которых звучало бы как «бредовые». Но маршал себе таких вольностей даже в мыслях никогда не позволял. Слово, произнесённое в уме, обязательно когда-нибудь сорвётся с языка. И сорвётся в самый неподходящий момент. Этой мудрости его научили тридцатые годы.