Александр Золотько - Зубы Дракона

Стоп, Шатов. Стоп. Замолчи. Просто замолчи. Затаись. Если они тебя обманывают, то лучше затаись. Они хотят тебя вылечить… Иначе, не держали бы здесь. Если бы они хотели тебя убить… Если бы они действительно хотели тебя убить, то не стали бы устраивать таких сложных конструкций.

Они тебя лечат. Препарат в еде? Ничего страшного. Кто-то рассказывал Шатову, что всех, кто попадает в дурку, проводят через три укола серы. Кто это ему говорил?

Серега Печенежский говорил. Когда служили срочную службу. Серега отчего-то решил перерезать себе вены, его быстренько забинтовали и отвезли в дурное отделение госпиталя.

После каждого укола даже дышать было больно, рассказывал Серега. Болела каждая клеточка. Похоже?

Его хотят встряхнуть? Чтобы вылечить?

Им нужно помочь. Сделать вид, насколько это получится, что Шатова можно не бояться. А потом… Что потом?

Кстати, а почему ему не дают возможности позвонить и поговорить с женой или с кем-нибудь из друзей? Ничего, он все это выяснит.

Он нормален. Это все чушь. Он совершенно нормален.

– Не нужно плакать, Света, – ровным голосом произнес Шатов.

– Я не плачу.

– Вот и славно. А у меня очень чешется нос. Самый кончик. Не поможешь?

– Конечно, – Светлана осторожно провела рукой по лицу Шатова.

Шатов зажмурился.

Она сказала – вдовец?

Это они сошли с ума. Они все.

Лежать в смирительной рубахе двое суток оказалось не так мучительно, как ожидалось. Тело начало чесаться почти сразу, но при азартной помощи Светланы Шатов это преодолел достаточно быстро. Другие трудности постельного бытия также, неожиданно для Шатова, особых проблем не составили. Сиделка была выше всяческих похвал, и Шатов даже попытался не вспоминать ее неосторожных слов о…

О Вите Шатов тоже старался не думать.

То, что сболтнула Светлана – только глупость семнадцатилетней девчонки. Она просто чего-то не поняла, ей что-то примерещилось, просто ей так захотелось.

Или ей кто-то это сознательно загрузил.

Не думать об этом, в который раз напомнил Шатов. Не думать. Питаться регулярно, цепко держаться за реальность, время от времени контролируя себя аккуратными опросами сиделки.

Выпадений памяти вроде бы не было. Да и нечему особо было выпадать из памяти – Светлана, завтраки, обеды и ужины, утка по необходимости и разговоры.

О жизни в городе, о работе, о… Когда разговор вдруг касался семьи, Шатов замолкал, Светлана извинялась и переводила разговор на другую тему.

О себе девушка рассказывала охотно. Сирота, в этот детский дом попала, когда ей было около десяти лет после череды других детских заведений. О тех, других детдомах, Светлана вспоминала неохотно, а вот о Школе гениев говорила даже с каким-то радостным чувством гордости.

Шатов старался Светлане не мешать говорить, лишь иногда подправляя поток информации наводящими вопросами. И что, не тяжело учиться десять часов в сутки? Любимые предметы? Не страшно вскрывать трупы? Кем хочешь быть и куда поедешь учиться дальше?

Последнее интересовало Шатова особо. До выпускного у них в детском доме оставалось полторы недели, потом тем выпускникам, которые собирались учиться дальше, необходимо было выезжать для сдачи экзаменов. И если успеть Светлану уговорить, то она могла просто звякнуть по телефону Хорунжему. Или кому-нибудь из знакомых Шатова. И за ним приехали бы. Немного перетряхнули бы это богоугодное заведение, выяснили, у кого тут не в порядке с головой и так далее.

В конце концов, подумал как-то Шатов, если девушка очень хочет близости известно журналиста, то она может ее получить. В качестве награды за помощь и сотрудничество.

Шатов по этому случаю перестал дергаться, когда Светлана вроде бы случайно, поправляя постель, прикасалась к его лицу.

За два дня затворничества Шатов не видел никого, кроме Светланы. Телевизор с видеомагнитофоном были перетащены в спальню, и пациент со своей сиделкой смотрели фильм за фильмом. Комедии и боевики. Попытки Светланы ставить мелодрамы и эротику пресекались Шатовым категорически.

Утром третьих суток Шатов попросил, чтобы к нему позвали врача. Или, в крайнем случае, Дмитрия Петровича.

– Вызывали? – Дмитрий Петрович как всегда был выбрит, отутюжен и высокомерен.

– Присаживайтесь, любезный друг, – предложил Шатов.

– Друг и даже любезный? – брови Дмитрия Петровича поднялись высоко, демонстрируя удивление, переходящее в изумление.

– Ну не старым же козлом вас именовать.